– Ты пытался надругаться над Святой Девой! – разругался дряхлый седой старик.
– Сама дева Мария надругались над вашими жизнями, не уберегла вас от страданий, но вы продолжаете защищать ее, святую то!
Железный привкус проспиртованной крови расплылся выше по моему языку. Игрок просто наблюдал за неравной дракой, ведь такой как он никогда бы не подставился по пустяку ради кого-то помимо себя, и я не виню его. Четверка фанатиков оставила в тени на лестнице мое полумёртвое тело; разгульный шум убыстрялся в темпе; если б тут я сейчас испустил последний вздох, никто и усом бы не повёл; обо мне уже все забыли. Давно я не чувствовал себя так радостно (мысли носились в голове, налетая друг на друга и сбивая, подобно изголодавшимися голубям). Давно не было так славно на душе, сколько б я не пил.
На руках я прополз выше по лестнице в свою полуразрушенную комнатушку и рухнул на матрас на полу, внутри набитый жестким сеном. В действительности, я лежал прямо на студёном полу, ведь мне пришлось избавиться от сгнившей кровати пару недель назад. Кровь из моего носа постепенно начала пропитывать потрепанную ткань подобия одеяла. Добрый шум продолжал доноситься снизу; немыслимый грохот вонзался в слух. Вдруг в моей голове раздалась военная музыка, марш; и песнь, колыбель, какую мне пели няньки в детстве. И неожиданно шум затих. Теперь я видел плачущего паука; я видел, как он бежал по стене, постепенно увеличиваясь в размерах и оставляя фиолетовый след из паутины.
Ночью я просто не мог уснуть от чувственного бреда, заполнившего мой разум: мысли я не мог контролировать, смеялся в невпопад, кричал. Когда встало солнце, я наблюдал за осевшими слоями снега на крыше соседнего дома, наблюдал за инеем, за несчастными людишками, шустро расхаживающим вдоль туманной улицы. Меня во истину терзали мысли о самоубийстве, а параллельно с ними в руке я держал острый осколок разбитого стекла.
Прошел один час; затем другой; и вместе со сменой этапов дня и мое душевное состояние нормализовалось. Я спустился в темноту кабака по тем немытым ступеням, на которые меня вчера швырнули пьяницы. Дышалось чем-то настаивающим на лени, томящим, призывающим заполнить пустоту внутри себя. Оборванную одежду и грубую рубашку в крови со вчерашнего дня я не снимал, моя морда с кровоточащими ранами припухла. Я просидел несколько часов в одиноком углу; мне нравилось чувствовать, что я один, один, один. Мне нравилось набивать живот пивом; всё же желудок должен быть всегда наполнен, подобно пузырю счастья. И тогда на меня снизошло то, что обычно пьяницы зовут озарением. Жизнь отняла все важное. И, может, я ещё не так стар, чтобы собрать остатки воли, встать на верный путь?..
Только я отнял от губ кружку, только поклялся изменить свою жизнь, как одна хрупкая девчушка в углу комнаты зацепила мой взгляд. Совсем молодая, лет 16, с белоснежными ресницами и худощавая, слегка лохматая, она сидела все эти часы наблюдая за мной, и не осмеливалась заговорить. Тревога накатилась на меня от женского внимания. Эта была та девка, на которую мать-проститутка кричала 6 лет назад, когда я торопливо брел к Вестминстру.
От моей боязни к женщинам я спрятал глаза и резко вскочил на ноги, проскользнул к лестнице до того, как она бесшумно схватила меня за руку и до того, как я увидел, что бретельки ее дешевого красного платишка опадали с плеч на локти, почти обнажая груди.
