Зачастую Адам стал наблюдать за собой провалы в памяти, поэтому Адам записывал дела на день на своей руке. Обычно на его коже не было записей, но сегодня Адам по слогам прочёл «повидаться у храма с Хэмфри». Он не писал и не читал последние года, но обученный этому однажды, Адам никогда не смог бы забыть, как читается та или иная комбинация букв.
Адам Нил шёл через оживленную площадь мимо готического храма, куда стекались все здешние улицы; шёл он, словно в тумане, слегка сгорбившись. Адам глядел на механические часы, с трудом узнавая положение стрелок. Он был трезв и стал по-иному воспринимать реальность; не так впечатляли его людские невзгоды. Адам горбился даже через полчаса, когда они с Игроком сидели на гранитной ограде и тянули руку за медяками, молча глядя на свои отражения в весенних лужах.
Друг его, этот Игрок, неожиданно прервал тишину. Он заявил, что за долгие года Адам ни на каплю не изменился. Адам рассмеялся с хрипотцой, пререкался с другом, покричал и почти что устроил драку, и только потом на Адама снизошло осознание, что тело, прошедшее через столько трудностей, действительно выглядело юно; гораздо моложе, чем следовало бы.
– А какой ныне год? – в полнейшей растерянности спросил Адам. – Я давно уж перестал вести счет.
Хэмфри задумался.
– 1831 год, пожалуй. Осень 1831 года, – выдал он.
– Ты не можешь сказать точно?
– Да погоди! – огрызнулся Игрок. – Я вспоминаю. Да! Точно 1831 год. Король Вильгельм IV ныне на троне.
И тогда Адама застигло врасплох несуразное видение, неожиданно обретшее реальную форму – рядом с ним сидел старый хрыч, когда-то бывший зрелым мужчиной в 1818 год. Болтливый, вредный, тучный старик под именем Игрок, которого настиг паралич лицевого нерва 13 лет назад.
Поры его кожи были забиты угольной пылью, повисшей в столичном воздухе; на лбу Игрока засели морщины, а его крестьянские руки лишились некоторых пальцев, в то время как Адам оставался все таким же молодым, как и 19 лет назад, и сказал тогда Адам:
– Надо же! Мне… – атрофированный мозг пьяницы не мог осилить простейшую арифметику. Итак, из нынешнего 1831 года Адаму было необходимо вычесть 1791 год, год его рождения. – Мне уж 40 лет!
– А мне выходит 35 исполнилось, – проходящая мимо мисс положила на ладонь Игрока серебряный шиллинг (первая и единственная за день подачка).
Игрок в мгновение вскочил с места и побежал за уличным торгашом грудинкой, умяв ее в один рот где-то за поворотом без Адама.
В тот день в своей ночлежке Адам не сомкнул век; и на следующий день тоже. В следующие месяцы, не делая, по сути, ничего полезного. Он погрузился в размышления о странности жизни. Однако, Адам взял на совесть ещё два преступления: он обокрал две комнатки в доходном доме на нелюдимой улице престижного района. Адам отхватил особенно крупный улов и крайне выгодно заложил его. Но дела всех остальных шли не так замечательно, даже у того же изворотливого Игрока. С 1831 по 1832 года Туманный Альбион пережил эпидемию холеры. Это та заразная гадина, которой безразлично, кто ты по профессии – член правительства; бедняк в поиске заработка в столице или ж куртизанка. Холера губила без разбора! впрочем, как и хворь; но именно холера мучительно унесла жизнь Игрока за считанные часы.
Оставляя во дворике труп друга, загнувшегося на глазах Адама, Адам шагал прочь в сторону Темзы. Он вспоминал, как однажды на утро из газетного некролога узнал, что Зуманн вернулся в Лондон, промотал всё своё состояние и покончил жизнь самоубийством. И, наполненный одинокими воспоминаниями, сломленный и сорокалетний, этой сентябрьской ночью 1831 года Адам тоже шел кончать жизнь самоубийством. Адам шёл сигать в Темзу в предрассветном шуму воскресного Лондона.
