Он оглядывает потолок и стены, вымазанные синей краской неряшливо. Я только смеюсь.
Хоть лифт работает. Я тащу спортивную сумку и ноутбук, а папа все остальное. Приходится делать это этапами. От лифта на этаж ведет железная дверь. Я ее придерживаю, а папа перетаскивает вещи.
Этаж блочный, то есть все комнаты расположены вокруг общих мест: туалетов, душевых и кухни. Дверей я насчитала восемь, по четыре с каждой стороны. Все закрыты. Приглушенно раздаются голоса и смех. Еще музыка. В душевой журчит вода. И громкий блогерский голос доносится из туалета.
Двести седьмая комната слева от входа, следующая за угловой. Интересно, в какой Слава: двести шестой или двести восьмой?
Я подхожу к своей двери – тонкой, ДСПшной, бежевого цвета. Серебристое покрытие ручки стерлось до медной основы. Изнутри я слышу бодрые биты и легкий скрип. Соседка, очевидно, на месте. Однако дверь закрыта, и я вставляю ключ. Открыв, замираю.
Прямо напротив кровать. На ней двое голых. Грудастая брюнетка сверху. Так и застыла с открытым ртом. А снизу… Слава. Держит ее за бедра, насаживает на себя и смотрит на меня ошарашенно. Золотое свечение в зеленых глазах мгновенно гаснет. И во мне все тушит.
Вселенная, ты надо мной специально угораешь?
На перезагрузку сознания уходит несколько секунд. Пока операционка* настраивается, я даже не моргаю. Стою с открытым ртом. Краснею. Интимный все-таки момент. А я вторглась без стука.
– Ой, извините, – наконец, речевая функция восстановлена.
Я отшагиваю обратно в коридор и захлопываю с размаху дверь. Чтобы стереть этот кадр из памяти. Жалко, мозг – не жесткий диск. Shift-delete* не поможет.
С закрытыми глазами все внутренние ощущения становятся отчетливее. Сердце жжет, словно его в горячий песок засунули. И такой же песок застревает в горле. Сухо. Режет. И никак не избавиться от ощущений.
– Лерок, что случилось? – папа напряжен.
Я смотрю на него, плотно сжимая губы. Все-таки речь работает с перебоями. И вообще, вся голова глючит. То глаза меня не слушаются, то конечности. Папа только сильнее хмурится и уже порывается открыть дверь, чтобы заглянуть, но я хватаюсь за ручку первой и останавливаю его жестом.
– Там девушка… Ей одеться надо.
– Аа… оо.
Недоумение быстро сменяется смущением. Папа отходит от двери и прислоняется к стене коридора. Мои вещи закрывают проход. Благо все сидят по комнатам, либо где-то ходят.
– И еще там… Слава, – добавляю, чтобы папа был в меньшем шоке, когда сам все увидит.
– Что? – он от удивления даже подбородок вжимает в шею. – Как?
– Вот так, – кроме как пожатием плеч, мне это нечем объяснить. Я лыблюсь, как идиотка. Не рассказывать же, что я полтора косаря отдала, лишь бы увидеть, как Слава занимается сексом с новой подружкой. В моей комнате.
Жаба, верни мне деньги, я на такое не подписывалась!!
Хочется лопнуть. Прям как шарик. Надуться от злости и порваться. Пусть мои ошметки тут и затопчут. Господи, что я натворила в прошлой жизни? Когда перестану расплачиваться?
– Не придавай этому значения, – предупреждаю я папу, слыша, как скрипит ручка двери с той стороны.
– Можно заходить, – улыбается брюнетка в открытом проеме.
Бархатов прячется где-то в глубине комнаты.
Девица напялила на себя спортивный топ и велосипедки в обтяжку. Красный ей не идет. Однозначно. Кожа смуглая, такого грязного цвета, как… как… как белый изюм. Жалко, что не сморщенная. Фигуристая, конечно, не отнять, но рожей не удалась. То есть удалась бы, если бы не эти раздутые губищи. Господи, как подпортился у Славы вкус.
