Который не «Боже, я поцеловала препода на спор!», а «Убейте меня, пока ещё чего-нибудь не ляпнула!» Извиняться? Под таким-то, уверенным в моём идиотизме, взглядом? Как-то не тянет, хотя, наверное, стоит. Уже потому, что ничего сладко-извинительного у меня, кроме торта, не осталось.
— Да, я нервничаю! — Может, нападение и правда лучшая защита? — Утром любимая кружка разбилась, потом заказчика не устроили загруженные на сайт картинки, дальше оказалось, что первой пары нет и знали все, кроме меня-идиотки. Ещё Разумовская не приняла контрольную для зачёта, а потом и этот идиотский спор, после которого всё вообще пошло непонятно куда!
Вот уж точно не туда, не с тем и не для того.
— Да брось, Морозова. — Широко раскрыв глаза, я смотрю на веселье Ильи Глебовича. — Спор-то тебя чем не устроил? Мне понравилось. — Щёки снова краснеют, и вот вопрос, что я за дура двадцатитрёхлетняя, если смущаюсь от всякой ерунды? — Ты выиграла, наверное, даже что-то интересное. На что хоть спорили, Морозова?
— На диплом, — буркнув, делаю глоток и только потом до меня доходит, с кем я откровенничаю.
Не то чтобы преподаватели не знали, как пишутся наши работы, но говорить об этом вслух в студенческой среде не принято.
— Чей? — неподдельно интересуется Глебов.
— Если бы я проиграла, писала бы диплом Пермяковой. — Гулять так гулять, тем более что я всё равно его делать не буду.
— А в случае выигрыша? — Илья Глебович подаётся вперёд.
— Ничего, — буркнув, я планирую отвернуться и занять чем-то руки, но он удерживает за запястье.
Меня пробивает электрическим разрядом до самого плеча, а от жара горячей ладони бросает в пот. И вот это от эмоций или Илья Глебович всегда такой горячий? Подозреваю, всё вместе, потому что прижиматься к его груди на парковке было жарко. Настолько, что это будет аукаться мне до диплома.
Подняв взгляд, я едва не давлюсь вдохом, спотыкаясь о глаза Глебова.
— Морозова, я должен знать что тебе подарил. Поверь, моё любопытство — страшная вещь, — честно предупреждает он, — так что я всё равно не отстану.
— Свидание, — выдыхаю я, опуская глаза.
Ладно, буду считать, что он меня пытал. Жестоко пытал пылесосом, тортом и собой.
— А теперь, Морозова, — по одному только голосу понятно в какую сторону меняется выражение лица Ильи Глебовича, — скажи, что ты пошутила.
Молчание накрывает гостиную и не то, чтобы напряжённое. Совсем нет. Скорее, изменчивое. В том смысле, что всё моё существо чувствует, как меняется мнение Глебова о моих умственных способностях.
— И кто этот счастливчик?
— Никто. — Посуда, она срочно требует внимания. И чайник тоже.
— Значит, кто-то из ваших, — задумчиво тянет Илья Глебович, оказавшийся проницательнее, чем должен быть. — И кто там такой недоступный? Надеюсь, не Драхан?
— С ума сошли? — Резкий поворот и резкий же выдох. Ещё чего не хватало, страдать по парню, который на сто процентов оправдывает все национальные анекдоты.
— А кто там у вас ещё настолько выдающийся? — Пока Глебов думает, у меня вертится вопрос поинтереснее.
— Вы что, на самом деле помните всех своих студентов?
Это же нереально! У него только первых курсов вагон — высшая математика, один из его предметов, есть во всех расписаниях.
— Нет, — Глебов снова сама честность, — не только своих, чужих тоже многих.
— Это сколько же? — сипло начинаю я, но ему не до собственных суперспособностей, у него любопытство.
