Теперь он говорит так.
– Каждый из нас молится: и убийца, и святой, и злодей, и праведник. Каждую секунду своей жизни. Все мы чего-то хотим, все мы чего-то просим.
Он шепчет это мне на ухо.
Мурашки бегут у меня по коже.
Он добавляет глубокомысленно и громко:
– Даже корова молится.
Костик сонно бормочет с заднего сиденья:
– Да. И ворока ломится.
Наш диалог прерывает Асин звонкий голос:
– Я что-то не поняла!
Она недовольна, что про нее забыли. Она громко и требовательно спрашивает с заднего сиденья:
– Скоро мы приедем?
Я отвечаю, нежно улыбаясь ей:
– Минут пять еще.
Дядя Миша нехорошо на меня смотрит.
К черту! Мои глаза слипаются от усталости.
Приедем, расселю всех – и сразу спать!
Только перед этим выпью.
Звонит будильник.
Два часа ночи! Неужели я спал почти целые сутки? Голова раскалывается. Сколько же я вчера выпил? Главное – зачем? Тем более – один.
Быстро одеваюсь. Внизу, в зале, слышны голоса. Я спускаюсь и вижу: все уже в сборе. Костик стучит клавишами ноутбука. Дядя Миша что-то восторженно рассказывает Асе, та слушает его, раскрыв рот от удивления. Увидев меня, отводит взгляд. Кипит чайник.
Черт! Дядя не теряет времени даром.
Я спрашиваю:
– Доброе утро. Готовы?
И иду к машине. Сегодня надо выехать чуть раньше, чтобы не опоздать.
Дядя Миша и Ася садятся сзади. Вместе.
Чем они занимались, пока я спал?
Костик устраивается рядом со мной. Первые минут пятнадцать мы едем молча.
Я спрашиваю у него:
– Как ты думаешь, корова молится?
Он отвечает не раздумывая:
– Тараканы тоже молятся. Их сто пять видов, и каждый из них знает девяносто семь молитв.
Я обгоняю Пежо с номером Т105ТМ 97 RUS.
И мы снова молчим. Через пять минут Костик засыпает, Ася тоже. Дядя Миша всю дорогу смотрит в окно.
Вот и здание цирка.
На часах без пяти три, и это значит, что на сей раз мы не опоздали.
Мы подходим к парадному входу и видим человека в костюме зеленой козы, стоящего у дверей. Так одеваются артисты, подрабатывающие на праздниках и рекламных акциях. Добродушное и глуповатое шерстяное лицо козы широко улыбается. Одним копытом человек-коза любезно указывает нам на центр холла. Там уже стоят три человека и ждут нас.
Один из них – мрачноватый и тучный мужчина лет пятидесяти пяти, в черном пальто, из-под которого выглядывают генеральские лампасы. Увидев нас, он отворачивается, делая вид, что рассматривает висящую на стене цирковую афишу.
Другой – крепенький лысый коротыш. Он охотно кивает нам, и мы имеем возможность рассмотреть его лучше. Мы видим черные блестящие ботинки, синий костюм в полоску, белую рубашку, желтый галстук и темно-синее, с отливом, полупальто. Все с иголочки. Пахнет дорогим одеколоном. Мы видим широкое добродушное лицо, нос картошкой, слегка оттопыренные уши и голубые глаза. Во взгляде крепыша чувствуется настойчивое предложение поделиться с ним любой информацией, рассказать обо всем, что известно, обсудить насущные темы. Коротыш здоровается за руку с каждым из нас.
Он говорит каждому:
– Петр.
– Гертруда.
Из полумрака выходит женщина лет тридцати пяти. Она похожа на фигурку из слоновой кости, вырезанную довольно грубо, но красиво. Она одета так, как одеваются наездницы. Кожу ее лица в уголках глаз прорезали глубокие морщины. У нее черные миндалевидные глаза. Она окидывает нас взглядом, и мне становится ясно, что для этой женщины не имеет значения то, что она видит, – для нее важно только то, по какой причине она смотрит. Она, без сомнения, красива, но отчего-то брезгливо держит свою красоту на расстоянии от себя, как хозяйка – прогуливаемую на длинном поводке собачку.
