А мальчик больше никогда не плакал.
И не смеялся.
ИПАТИЙ ОН. АРТЕЛЬНЫЙ КОТЁЛ. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ
Один дяденька купил себе роликовый конёк в количестве двух штук, надел на обе ноги, чтобы весело погулять по улице, но свалился с крыльца и растряс мозг.
Другой дяденька купил себе бутылку водки в количестве одного ящика, залил в желудок, чтобы весело погулять по улице, но свалился с крыльца и упал, разбив лицо и окуляры.
Третий дяденька ничего не пил и коньки роликовые не надевал, но тоже решил проветрить кости – и тоже свалился с крыльца, свалился и покатился мячом по мостовой, сворачивая шею, руки, ноги и все то, что было доступно сворачиванию.
Потому что был гололёд.
Вывод: в артельный котел говядины без сетки не пускай
ГУМБОЛЬД ВЕСЛОМ. КОКС. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
В далёкой Сибири на кривом стуле восседал шахтер и подсчитывал кокс. Сбивался да начинал заново.
На столе лежали вещи, горел в печурке огонь, а в тумбочке томно вздыхал таёжный клещ.
Наконец шахтёр досчитал-таки кокс и вышел из бытовки. Посмотрел вверх – там дрозд. Посмотрел под ноги – там след.
– А пойду-ка, посмотрю, куда ведёт сей след —подумал шахтёр и пошёл. Идет себе, значит, идет… и вдруг из-за ели – охотник пенсионного возраста.
– Ты куда? – спросил охотник у задумчивого шахтера
– Искать след чей.
– Где? Какой? – не унимался охотник
– Там. И тут. И вот.
– Этот?
– Да. Он самый
– Так это, брат, мой
– Ах, твой! – обрадовался голодный шахтер и слопал ротозея.
ЭЛЬДАР УЧЁТ. СНЯТОСТОП. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
Снимали как-то в нашем посёлке кино. Все из домов повыскакивали, прибежали к кустам и глядят во все глаза.
А там ряженые кривляются, пыжатся, и режиссер ходит важный, с беретом набекрень, дёрганый весь, то и дело ругается да орёт, как петух в палисаднике.
И ряженые принимаются ещё омерзительнее кривляться, хохотать и падать.
Посмотрел я на содомию эту и говорю однополчанину:
– Ента, брат, кино!
– Ага – говорит он – Кино
И пошёл за сарай до ветру.
ЕЛЕНА ТЕЛАПИЯ. ТАПЕРИЧА. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ
Два низкорослых человека переваливались и косили глазом. Одного из них звали Бенджамин, а второго Самюэль.
На столе стоял стакан, а в стакане – баклажан.
Бенджамин одернул сюртук и сказал;
– Господин Сэмюэль, меня мутит.
– Позвольте, Бенджамин
– Здрасьте, Сэмюэль
– Отнюдь, Бенджамин
– Априорно, Сэмюэль
– Надеюсь, Бенджамин
– Как вас там, Сэмюэль
– Кустанай – сказал Антон.
МСТИСЛАВ УГОРЕЛЫЙ. ГЛУПЫЙ МАЛЬЧИК. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ
В одном самом обычном царстве-королевстве-государстве, в одном самом обычном городе, на одной самой обычной улице, в самом обычном доме жил самый обычный мальчик. Жил и считал себя мальчиком умным. Потому что родители говорили ему о том, какой он умный, опасаясь, что ребёнок может огорчиться и совершить нехороший поступок: ножиком себя порезать или съесть снотворных лекарств. Потому что на самом-то деле он был вовсе не умным, а идиотом, каких поискать.
Но люди врали ему беспощадно.
Мальчик пел глупые песни, рисовал глупые картины, писал глупые книжки, получал глупые знания, устраивался на глупые работы. И все вокруг убеждали его в том, что у него коридоры с палатами ума.
А за спиной крутили пальцем у виска, и подсовывали ему по праздникам лучший кусок торта, чтобы не чувствовал он себя обделенным любовью и уважением.
Так глупый мальчик дослужился до начальника. И как-то все позабыли о том, что начальник сей лишь понарошку умный, а на самом деле глупый. И стали считать его просто умным. Словом, жизнь складывалась умно, несмотря на то, что мальчик был глуп, туп и дурак беспросветный.
