365-й час по Гринвичу - страница 3
Позвольте…
Алекс потеснил хозяина квартиры, бесцеремонно вошёл в комнату и сел за музыкальный инструмент. Он размял пальцы и нажал на клавиши, засмеявшись в этот момент от счастья.
Хозяин квартиры, окончивший музыкальное училище с отличием, приготовился вышвырнуть незваного гостя за порог. Но когда прозвучали первые ноты, его тело застыло, а рот широко открылся. Он повернулся к ошарашенным товарищам и увидел, что они не могли произнести ни звука. Ибо чем дольше играл Алекс, тем больше стыда появлялось на лицах его первых слушателей. А один из них, от удивления, выпустил из рук пивную банку, и она с грохотом упала на пол.
Сам же творец наслаждался своим произведением. Он словно бы вернулся в ускользнувшее когда-то из его рук мирное детство: на родную улицу, где ему были известны каждая тропинка, каждый кустик, каждое деревце…
«И раскрывается над городом недовольная туча. И улыбается над домами радостное солнце». – рассмеялся Алекс и поцеловал от восторга пианино, не переставая на нём играть.
Пианист ткал музыкальное полотно, невидимое для обычных людей. Оно ложилось мягким, тёплым покрывалом на своих слушателей, закрывая их от сокрытых в груди переживаний, душевных печалей и невыплаканных слёз… И вот, глаза земного творца стали влажными.
«Должно быть, такая музыка звучит в Раю…» – подумал один из слушающих, чьё лицо тут же скорчилось от унижения и разбитой гордости.
«Сперва Ля минор… – прошептал творец, но его потаённые слова были всеми услышаны сквозь музыку. – Подбавить напряжения… Теперь же диссонанс!»
В следующее мгновение мелодия резко оборвалась, наполнившись до краёв, одновременно, глубокой тоской и великим счастьем. Длинное арпеджио встало под чёрно-красные знамёна, поведя остальные ноты в бой. Закричало стадо озверелых хроматических звуков, ворвавшихся в битву, с синкопами наперевес в виде окровавленных топоров.
Алекс сорвал плоды своих трудов и впился в них зубами – Си мажор… Родной город охватил пожар: горели деревья, пылали здания, сгорали люди, исчезая из разорванной детской памяти.
Звуки рассыпались, подобно перезрелым ягодам винограда. Счастье разбилось вдребезги и незримые осколки разрезали пальцы, а за одно и всё пространство вокруг…
«Слушайте меня и поймите мои чувства! – сорвался пианист, скользя по клавишам правой рукой и касаясь их левой. – Срубить бы эту жизнь и бросить в пылающий огонь!»
Один из музыкантов, рыжеволосый, голубоглазый и небольшого роста молодой человек истерично-глупо рассмеялся. Все его годы обучения в музыкальном училище являли собой жалкую посредственность по сравнению с тем, что он сейчас слышал. «Это невозможно!.. Так играть нельзя!.. Это должно быть запрещено!..» – терзался он.
В отчаянии молодой человек схватился за голову и вырвал из неё клочок волос. Его истошные крики от боли и разочарования бросились в объятия музыки, смешались с ней и стали одним целым с громадным музыкальным полотном, нависшим над всеми в этой комнате.
В доме повис плотный туман, именуемый завистью. Он обвился полупрозрачной лентой вокруг самого гордого из присутствующих, именующего себя гением, и пронзил его сердце острым шипом.
Музыкант-неудачник, темноволосый молодой человек с коротко подстриженными усиками, отошёл в сторону, открыл окно и бросился с седьмого этажа вниз… Но никто не заметил его исчезновения, поскольку завораживающая игра на пианино захватила всё внимание присутствующих в этом доме людей.