приговаривала она, разматывая бинт.
Сегодня утром ко мне в палату положили женщину, я лежала, отвернувшись к стене, а ее положили напротив, на ту кровать, что стояла у окна. Предварительно лечащий доктор оказал мне честь, спросив, не хочу ли я занять то место, но я ничего не ответила и не стала перекладываться, даже несмотря на то, что с него намного лучше видно небо: можно хоть целый день рассматривать его через большие мутные круги, оставленные тряпкой на больничном стекле. Это придает небу особый вид, можно представить, что это не круги, а круговороты небесных мыслей. Несколько первых часов новая соседка спала, издавая во сне тихие стонущие звуки, видимо, это связано с болью, которую она испытывала. За все время в больнице я ни разу не взглянула на часы, сутки делились сами собой на три части стуком проезжающей по коридору тележки с едой и звяканьем тарелок, после чего распахивалась дверь и в палату вносили тарелку с едой и чашку с напитком. В этот момент я отворачивалась на другой бок и злилась – зачем еда мертвому человеку? Когда же они, наконец, поймут, что пора обратить на меня внимание: пощупать пульс на руке, затем на шее и, не обнаружив его, созвать всех остальных врачей, что есть в отделении, чтобы они тоже убедились в моей смерти. Потом зафиксировать все это в карте, привезти каталку, перегрузить мое уже остывшее синее тело, накрыть белой простыней и отправить в морг на растерзание патологоанатома. Пока мое тело будут везти по коридору, вдоль стен соберутся любопытные больные – они будут охать и вздыхать, проявляя чувство жалости и сострадание ко мне, но мне будет уже все равно, потому что мертвые не способны думать и чувствовать. Затем в морг приедут родственники, одетые в черные одеяния, глаза их будут красные и мокрые, хотя я бы предпочла, чтобы они в этот день выглядели хорошо, это ведь последний день, когда я еще есть в их жизнях. Вот чего бы мне не хотелось – так это вскрытия, как подумаю об этом, мурашки бегут по телу. И вообще, хорошо бы обойтись без всех стандартных процедур, мне они никогда не нравились и нагоняли еще больше тоски.
Врач зашел в палату с большими снимками в руках и, казалось, направился в сторону спящей соседки, но потом резко изменил курс, будто бы опомнившись, и подошел ко мне.
– Как вы? – спросил доктор. – Взгляните! – не дождавшись моего ответа, продолжил он.
Неуклюже ерзая по кровати, я отвернулась от него и натянула одеяло на голову. Неужели ему не понятно – я продолжала злиться, и подступившая к горлу обида сперла дыхание вместе с душным ватным одеялом».
Таня перевела дух и перелистнула страницу:
– Знаешь, мне почему-то близка ее история.
– Это потому, что ты думаешь о своих ногах, когда представляешь ее, – разъяснил Витя.
«"Все идет по плану! " – заявил лечащий врач.
"Много ли вы знаете о планах? " – думала я про себя, когда он начал говорить и, видимо, обращаться к снимку: «Операция прошла успешно, все осколки удалось извлечь, кости срастаются хорошо, спицы мы вытащили, и уже через некоторое время вы сможете начинать вставать. Вскоре с вами будет заниматься физиотерапевт, и массажист начнет разрабатывать ногу». Доктор сел на кровать и положил руку на одеяло, а затем неспешно провел ей по моей спине вдоль всего позвоночника. Этот жест привел меня в недоумение, но скорее приятно, нежели наоборот, даже сквозь толстое одеяло я почувствовала тепло его ладони. От этого я сжалась еще больше и затаила дыхание, а доктор, немного наклоняясь ко мне, продолжил говорить низким тихим голосом:
