"Тройной перелом малой берцовой и большой берцовой кости сделал вашу ногу короче, но с вами будут работать хорошие специалисты, и со временем ногу можно будет растянуть". Я почти не слышала его, потому как все мое внимание оттянула на себя его горячая рука, все еще согревающая меня в районе левой почки, словно водяная грелка, и, к собственному удивлению, мне не хотелось, чтобы он ее убирал. Не увидев от меня никакой реакции, он помолчал, посидел рядом еще пару минут, а затем удалился, отняв теплую руку со словами, что еще зайдет ко мне сегодня».
– Дальше мазня, видно только кусок слова, похожего на «сентября», и еще несколько огрызков, – сказала Таня и посмотрела на дверь.
– Возможно, он намок, когда тут был потоп, у соседей сверху в прошлом году сорвало кран, дома их, конечно же, в тот день не было, и у нас был Ниагарский водопад. Я первым услышал воду, когда она еще заполняла пустоты в полу верхнего этажа, а потом почувствовал ее брызги на своем теле, мне было страшно, я ведь был один и не знал, что делать.
– Почему Ниагарский? – поинтересовалась Таня.
– Просто так сказал – других не знаю, – смутился Витя.
Таня встала на носочки и взглянула на верхнюю полку секретера – там тоже лежали разные тетради и бумаги, скрученные ленты и даже коробочки с лекарствами, настолько выцветшие, что невозможно было прочесть их названия.
– А где твой отец? – спросил Виктор в тот момент, когда девушка тянула руку к стеклянной статуэтке.
Этот вопрос отвлек ее от изучения вещей и заставил повернуться к двери: лицо ее стало грустным и задумчивым. Таня вспомнила сон, который ей приснился в поезде по дороге сюда, глаза ее стали стеклянные, будто бы повернулись в прошлое, и она ответила:
– Я не смогла его спасти.
– От чего?
Таня думала о силуэте, который исчезал у нее на глазах во сне, стирая пальцами пыль с хрустальной статуэтки.
– От того, что он исчез.
– Где? – с полным непониманием спросил Виктор.
– Во сне.
– Ааа! Тогда ясно.
– Дело не в этом, – Таня продолжала говорить совсем непонятные для Виктора слова. – Есть вещи, которые не произошли в моей жизни. Они – уже не произошли, как несостоявшиеся события прошлого. Например, в моей жизни не было выпускного, я отменила его сама, потому что не хотела смотреть на то, как пухлые мамы в длинных ажурных платьях с брошью на груди расцеловывают раскрасневшиеся щеки своих чад, громко выкрикивая, как гордятся ими, и теребя в руках только что полученные дипломы. А рядом с ними стоят усатые папы в пиджаках и лакированных ботинках и тоже гордятся – но молча, периодически растягивая улыбку и приподнимаясь при этом на мысочки, раскачиваясь назадвперед, словно пластмассовая кукла на панели автомобиля. Не хотела, потому что меня никто не теребил бы за щечки и не расцеловывал в пьянящей радостью эйфории, моих родителей на тот момент уже не было. Мама скончалась от тяжелой болезни, когда мне было всего четыре, я помню из того времени лишь фрагменты: короткие проходы по улице, ее волосы, красный совок, желтый горшок и круглую плоскую белую лампу с тонкими красно-оранжевыми полосками, висящую над моей головой. Как мне кажется, я еще помню запахи, но они скорее уже из моего воображения, нежели из реальных событий. Эти воспоминания для меня очень ценны, поэтому они лежат на отдельной полке моего сознания, закрытой на ключ, на все два оборота до упора, дабы не мешаться с бредовостью моего воображения и ни в коем случае не пересекаться с фантазией.
