– Ты мне, доча, вот што скажи: до каких это пор, понимаешь, будет это распутство продолжаться? – не отворачиваясь от кастрюли, спросила пожилая мать.
– Ма, может, уже хватит об этом? Самой-то не надоело талдычить?
– В том то и дело, што надоело, – тут она повернулась, – где это видано, штобы ребетёнок как последний выблядок жил?
– Ма…
– Что ма?!
– Хватит уже. Настя никакая не выблядок.
– А кто? А? Чо заглохла?
– А я как у тебя росла? Вообще без отца!
– Вот и выросла прошмандовкой! А я, ведь, растила тебя одна, потому што твой отец от цирроза печени умер, а ты… Нет штоб нормального мужика себе найтить, а ты кого нашла? Старого козла, да ещё и женатого!
– По крайней мере, он денег даёт на меня и на дочку, да ещё и квартиру снимает, а ты как гнила, как у негра в жопе, всю жизнь в своей деревне с алкашней, так там и подохнешь!
– И подохну в своеной деревне! Зато в глаза народу глядеть не стыдно!
– А мне на твой народ плевать! И на деревню твою тоже!
– Твою деревню! Да ты сама-то, давно ли городская стала? Забыла уже, как коров за сиськи дергала да поросям хвосты крутила?
– Мамецка, – прервала беседу бабушки и мамы Настя, – водицки хоцю.
– Подожди, Настенька, сейчас налью.
– Дочку бы хоть пожалела!
– А я, может, только ради дочки всё это и терплю…
– Терпит она! Лучше бы на работу устроилась да жила бы как баба нормальная, а то сидишь тут безвылазно, морду малюешь да копыта свои расставляешь.
– Что значит безвылазно? И чевой-то я там расставляю? Ты же знаешь, как он меня любит и Настю! Мы же только недавно приехали с ним с курорта заграничного. Он там так Настю баловал, что все обзавидовались!
– Обзавидовалися! Да чему? Старый пердун, хряк натуральный со своею любовницей на моря приехал! А ты его спросила, чево энта рожа трухлявая жене своеной сказал, когда с тобой на курортах загорал?
– Мама! Какая еще рожа трухлявая?! И вобще, варишь свои щи и вари дальше!
– Мамецка, водицки…
– Вот и варю, а кроме рожы он еще горбатый и с мамоном отвисшим!
– Да что ты несешь!?
– Несешь! Сама-то вона только мордулет и ногти своеные мазюкать умеешь, а штоб ребетёнку чего приготовить – так это мне из деревни приезжать надобно!
– Да можешь не ездить!
– Мамецка…
– И не буду больше ездить!
– Ой-ой-ой! Испугала! Тоже мне повариха!
– Водицки…
– Да подожди ты, Настя, со своей водой! – перешла на истерический крик Галя и маленькая Настя тут же расплакалась.
– Вот ведь какая мамаша никудышная! Довела-таки ребетёнка!
«Невозможно всегда быть героем, но всегда можно оставаться человеком»
Иоганн Гёте
Оправившись после едва не ставшего трагическим происшествия в лифте и успокоившись после бурного разговора с участковым, Григорий Петрович вновь надел свой пиджак, увешанный медалями и орденами, и вышел из подъезда. Его сопровождала Энга, на этот раз вместо строгого ошейника на шее у собаки была самая обычная верёвка, конец которой находился в руке Войтовского. Они уже спустились с крыльца, как вдруг пенсионер вспомнил:
– Ё-моё! Я ведь сумку забыл на стуле в прихожей! Энга, бедная моя, придется нам вернуться.
Они повернули назад, но в тот момент к подъезду подъехала недорогая иномарка южнокорейского производства. За рулём сидела красивая, кудрявая темноволосая девушка лет двадцати пяти. Девушка нервно кусала и без того алые губы, и суетливо оглядывалась по сторонам.
Как только пенсионер с собакой исчезли в подъезде, девушка вышла из машины, негромко хлопнув дверцей. Одета она была недорого, но со вкусом – голубая куртка с заклепками, белоснежная футболка и плотно облегающие брюки-капри с широким кожаным ремнем, увенчанным большой пряжкой с индейским орнаментом. Изящные сабо на высоких каблуках и сумочка с бахромой в стиле «вестерн» дополняли наряд. Любой, хоть немного разбирающийся в женщинах, представитель мужского пола без особого труда отнес бы эту барышню к разряду тех развратных и при этом самодовольных стерв, которые заарканив мужчину, рано или поздно превращают его в раба, готового исполнять ее любую прихоть и похоть…
