– Милая барышня, – доверительно сказал Сэнсей. – Видите ли, корни нашего музыкального движения таковы, что прятаться в подвалах и подворотнях у нас теперь в крови. Нам сейчас доступны самые разные сцены, рок больше не запрещают. Но…
– Ты рассказываешь скучные вещи, – дернула плечиком Кристина. – Мне по дороге все уши прожужжали о том, какой ты прикольный.
– Сэнсей, прости нашу прямолинейную Кристиночку, – усмехнулся я. – Тяжелый день получился.
А потом мы оказались внутри.
Странное дело. Вроде бы, в Новокиневске происходило все то же самое. Музыканты, сцена, мониторы, пульт. Панки, металлюги… Хотя нет, как раз здесь конкретно металлюг не было. Большая часть музыкантов в бывшем зрительном зале бывшего дома культуры играло или этнику, или депрессивные и философские песни, вроде того же «Папоротника». Но ощущалась некая… разница атмосфер что ли. В Новокиневске на всех концертах и тусовках возникало эдакое ощущение игры. Будто собрались хорошие мальчики и девочки и просто делают вид, что они рокеры. Но на самом деле все это не по-настоящему. Потому что закончится концерт, и они все разойдутся по домам, к мамам и папам. Здесь такого ощущения не возникало.
Скорее наоборот даже. Сложно объяснить.
Впрочем, возможно я на самом деле не отошел еще от шока того сквота, куда нас приволок Сэнсей в самом начале.
Здесь атмосфера была все-таки иной. Этакое избранное днище, если можно так сказать.
«Ангелочки» сразу же прилипли к листку бумаги на стене в фойе – программа концерта. И, судя по восторженным воплям, их в этой программе все более, чем устраивало. А мне в таких ситуациях больше нравится смотреть на зрителей, чем на сцену.
Их было довольно много. Гораздо больше, чем по техническим требованиям должен был вмещать этот ДК. Только где теперь эти требования?
Зал безжалостно модифицировали. Выволокли оттуда все кресла, оставив только голые стены, покрытые не особо талантливым граффити и пыльные кулисы с подпаленным нижним краем. Может, дизайнерское решение такое. А может пожар был, и кулисы удалось у огня отбить…
«Ангелочки» умчались в зал, а мы с Евой и Сэнсеем остались болтать в фойе и глазеть на проходящих мимо рокеров.
В какой-то момент я вдруг понял, что слышу очень знакомые слова.
– …А в доме шло веселье и гульба,
Еще никто не знал, что в этот миг
Охотник Себастьян, что спал на чердаке,
Вдруг почернел лицом, стал дряхлый, как старик…
– О, это же «Король и шут», верно? – обрадованно сказал я.
– «Король и шут»? – Сэнсей нахмурился. – Не слышал раньше…
«Да ты что? – хотел спросить я. – Кто же не знает „Киша“?!»
Не спросил. Вовремя напомнил себе, что год, между прочим, девяносто второй. И не исключено, что Горшок сейчас вообще впервые выступает перед настоящей публикой.
– Твои знакомые? – заинтересованно спросил Сэнсей. – Хорошие?
– Интересные, да, – кивнул я. – Послушаем?
Я был на концерте «Короля и шута» в Новокиневске в начале двухтысячных. Они тогда собрали дворец спорта за первые же полтора часа продажи билетов. Мне повезло, что моя тогдашняя подруга имела какое-то отношение к билетным кассам. Помнится, ради этого концерта я себе даже шутовской колпак купил. И там же на концерте его и посеял. Швырнул вверх от избытка чувств, а обратно так и не поймал.
И вот сейчас я смотрел на уже беззубого Горшка. Но живого.
И мое сознание снова начало двоиться. Между тем концертом, во дворце спорта, и этим, в заброшенном питерском дворце культуры.
