– Вот, держи.
– Это что?
– Подводки от Димки. А что касается Сечина, – и Ритка снова падает в кресло, – то штука в том, что если он не утихомирится, то у него к пятидесяти разовьется мизантропия.
– Так, а мизантропия у нас – это что? – небрежно интересуюсь я – так, лишь бы поддержать разговор – и сосредотачиваюсь на листках с поминутной разблюдовкой ток-шоу. Пробегаю глазами текст, отмечаю те вопросы, которые я должна задать Сечину.
– А мизантропия – это, Саш, человеконенавистничество, или редкая форма индивидуализма, связанная с пессимизмом, неверием, подозрительностью и нелюдимостью, – на полном серьезе выдаёт Ритка и, порывшись в пакетике, выуживает красного мишку.
– Ой, да ладно тебе, – морщусь я. – Ну, подумаешь, ну повалял человек дурака, и что в этом такого? Что, теперь всю жизнь будешь ему это вспоминать?
– Не знаю, может, и буду, – глубокомысленно произносит Ритка и забрасывает мишку в рот. Я киваю, ещё раз просматриваю распечатки и возвращаюсь к куску, где расписаны телемедицинские услуги, предоставляемые «Бакулевским». Прикинув, что Сечин вполне бы мог развернуто рассказать о них, ну и, может, выдать ещё что-нибудь остроумное о государственном финансировании подобных программ, составляю в уме окончательный план того, как я буду завоевывать доверие доктора Сечина, а заодно, и беру себе на заметку тот факт, что его имя и отчество надо проговаривать полностью, не коверкая и не сглатывая окончания, как это проделывала Ритка. Складываю подводки и возвращаю их ей:
– На, Димке отдашь. Пусть на суфлёр их выкладывает.
– Ну вообще-то – усмехается Ритка, – Димка их туда уже выложил.
– Вот! – смеюсь я и назидательно поднимаю вверх указательный палец, – вот, а ты говоришь, что Сечин – гад, каких поискать. А, по-моему, пока это место исключительно за Димкой.
– Я не это тебе говорю, – начинает сердиться Рита. – Я пытаюсь до тебя донести, что Сечин твой очень хочет казаться тем, кем он не является на самом деле.
– Так, – вздохнув, отбрасываю распечатки на стол, – во-первых, он не мой Сечин. А во-вторых, если я правильно тебя понимаю, то этот излишне остроумный врач чем-то всё-таки тебя зацепил, и ты не успокоишься, пока ты не выговоришься. Ладно, давай, выговаривайся, я тебя внимательно слушаю. – Приподняв правый рукав пиджака, смотрю на свои металлические часы, застёгнутые чуть выше запястья, чтобы солнечных зайчиков в камеру не пускать. – По моим подсчётам, у нас есть ещё пять минут, пока сюда не ворвётся Лида.
Ритка переворачивается в кресле и вслушивается в звуки за дверью.
– Не ворвётся, – через секунду со знанием дела заявляет она, – Лида сейчас главному режиссёру мозги вправляет за декорации, а поскольку он сопротивляется, а она уже вошла в раж, то у нас есть, как минимум, десять минут. А что касается Сечина… – и Ритка поудобней усаживается в кресле. Прошуршав пакетиком, вытаскивает ещё одного красного мишку, – то я тебе сейчас кое-что расскажу, но только ты не смейся, а прими это к сведению. Саш, по-моему у Сечина очень большие проблемы.
«Ну, удивила! Можно сказать, проблемы Сечина – это сегодня новость дня».
– Рит, какая проблема? – вздыхаю я. – Та, что он стал безответной и вечной любовью Алика?
– Ха-ха, – грустно говорит Ритка. – Проблемы Сечина – это скелеты в шкафу.
– Потрясающий вывод… Слушай, Рит, – я прищуриваюсь, – скажи, ты знаешь очень много людей, у которых нет ни тайн, ни секретов? Таких уникальных представителей человечества, которые никогда никого не обманывают, которые всегда говорят только правду и которые с первой секунды откровенны с любыми, даже посторонними им людьми? Если ты таких знаешь, то им, прости, либо десять лет, либо они врут.
