«Она ушла», – на секунду вспоминаются слова Литвина. «Придурок, разве так уходят?» Дергаю уголком рта, но поскольку мне сейчас, в общем, не до Андрея, то я, прихватив с собой всю пластиковую пластинку с таблетками, выруливаю из ординаторской и с той же скоростью спускаюсь вниз по лестнице. Возвращаюсь к «чай/кофе» комнате, распахиваю дверь и первое, что я вижу: не тронутые чашка с блюдцем так и стоят на столе, кофеварка выключена, а Саша по-прежнему стоит у окна, обняв себя за плечи. При звуке моих шагов она медленно поворачивается и, убедившись, что это я, также медленно переводит взгляд за окно.
Злобно прикусив внутреннюю сторону щеки, направляюсь к ближайшему шкафу, распахиваю его и выдираю из пластиковой упаковки непочатую бутылку с минералкой. Плеснув воду в чашку, ставлю чашку на стол, и получается это довольно звонко. Выдавливаю на ладонь сразу четыре таблетки и, прихватив с собой кружку, решительно двигаю к Саше.
– Держи, – металлическим голосом говорю я, пытаясь донести до нее, что ей придется сейчас подчиниться. Она внимательно разглядывает таблетки и качает головой:
– Прости, но я не буду.
– С этим можно машину водить, – настаиваю я.
– Спасибо, но я не буду, – повторяет она.
– Саш, я кому говорю? – наплевав на жалость к ней, повышаю голос, надавливаю тоном.
– Хорошо, я потом выпью. Пока на стол положи.
«Ну, бл…» Нет, ну реально, ну сколько можно вить из меня веревки? И так, как мальчик, бегаю перед ней.
– Мне силой это в тебя засунуть? – на полном серьезе интересуюсь я. Сашка медленно и глубоко вздыхает, всем видом демонстрируя мне, что если я ее еще не достал, то уже близок к этому.
– Саш, – окончательно теряю терпение я, – давай, открывай рот.
– Я не могу.
– Почему?
– Я просто не смогу это проглотить. Я уже пыталась, – она кивает на чашку с водой, и тут до меня доходит, что у нее элементарный горловой спазм, вызванный эмоциональным шоком и потрясением, которое она пережила, услышав про операцию мальчика. «Господи, да как же ты машину в таком состоянии вела?» – приходит мне в голову. Но это не тот вопрос, который ей очень нужен, да и мне ее ответ сейчас мало интересен, потому что все, что ей требуется, это чтобы кто-нибудь вытащил ее из этого состояния – разговорил бы ее, дал бы ей выплакаться на своем плече, в конце концов, просто её пожалел. Но я так не умею.
И тут на меня разом накатывают тоска и усталость, и я спрашиваю себя, ну почему я такой? Что со мной случилось? Когда я убил в себе все нормальные чувства и разучился вот так, просто, жалеть людей? Неужели я больше не могу существовать нигде, кроме придуманных мною же схем?
– Может, что-то другое тебе принести? – так ничего и не надумав, тихо спрашиваю я у Саши.
– Нет, не надо. Просто побудь со мной. Не уходи, – шепчет она, стоя ко мне спиной.
И тут во мне что-то ломается. И я понимаю, что я впервые по-настоящему ощутил боль женщины, только эта женщина боится сейчас за своего ребенка, а я за нее. Подойти бы к ней со спины, обнять ее и долго-долго держать вот так, не отпуская. Не помня, а может вообще не зная, как это делается, перегнувшись, неловко ссыпал в блюдце таблетки и направился к ней. Подошел вплотную, осторожно обнял ее за плечи и потянул к себе. Она вздрогнула – и вздрогнул я, когда ее ледяные пальцы обвились вокруг моего запястья.
– Тебе холодно? – Мне безумно жаль ее. Мне безумно жалко себя. Кто же нас сделал такими, что мы разучились просить о помощи? Или мы просто разучились верить другим так, как верим в себя? Притягиваю ее еще ближе, поглаживаю ее плечи, и ее затылок тихо падает мне на плечо.
