– Скажи, – едва слышно произносит она, – что такое тетрада Фалло?
Ощущение такое, что эту комнату заполнил вакуум.
– Что? – еще крепче сжимаю ее в объятиях. «Не думай об этом, не надо».
– Это ведь неизлечимо и операция не поможет? Я в Интернете читала, там пишут, что продолжительность жизни при тетраде Фалло у детей очень маленькая. – Она поворачивается, и ее серые воспаленные глаза мечутся по моему лицу, ищут, требует правды, а руки уже судорожно сжимают отвороты моего халата.
– Откуда такие невеселые мысли? – пробую пошутить я.
– Скажи мне, только честно скажи… Ты ведь это знаешь. Ты же не можешь этого не знать, ты же с этим работаешь. Скажи мне, он не умрет? – она почти задыхается. – Скажи, Литвин – это хороший хирург? Скажи, ему можно доверить Даньку? Литвин все для него сделает?
– Да, он все сделает, – отвечаю я и кладу ладони поверх ее рук. Осторожно снимаю ее дрожащие пальцы со своей груди.
– Расскажи! – требует она, и, кажется, это уже на грани истерики.
– Хорошо, – стараясь вести себя спокойно, я отхожу от нее. Беру стул и ставлю его перед ней. – Садись? – предлагаю я. – Просто разговор будет долгим.
– Нет. Говори так. Говори! – она качает головой и пытается не расплакаться.
– Ладно, – сам сажусь на стул и, положив локти на колени, начинаю рассказывать ей про тетраду Фалло, про то, что продолжительность жизни больного в целом зависит от степени кислородного голодания мозга. Убеждаю в том, что у четырнадцатилетнего мальчика есть все шансы выжить, если ему сделать срочную операцию. Еще о том, что дети после такой операции становятся практически здоровыми, мало отличаются от своих сверстников и даже могут заниматься спортом. О том, что после операции мальчику, тем не менее, раз в год нужно будет обязательно проходить обследование у кардиолога для коррекции лечения. О том, что Литвин не хороший, и не отличный, а самый лучший врач, потому что знает об этом заболевании все. Еще о том, что Андрей делает такие операции давно, успешно и часто. И даже о девочке Ире и про плюшевого медведя, которого она ему подарила.
Саша внимательно слушает, постепенно успокаивается по мере рассказа. В какой-то момент заводит руки назад, опирается на подоконник, чуть подсаживается на него и, постукивая каблуком в такт моего рассказа, продолжает вникать в то, что я ей говорю. На ее лице начинают понемногу проступать краски, а из глаз уходить то загнанное выражение, с которым она приехала ко мне в «Бакулевский».
– Ну что, теперь легче? – я усмехаюсь чуть грустно.
– Я Литвину тоже мишку сошью, – она пытается улыбнуться.
«Ты ему лучше Карину к одному месту пришей», – мысленно отвечаю я и, хотя моя ирония сейчас явно не к месту, начинаю сам улыбаться. Смотрю на свои сложенные в замок, почти сведенные судорогой пальцы, и аккуратно расцепляю их – так, чтобы она этого не заметила. Киваю ей:
– Ну хочешь, сшей.
– Поцелуй меня.
Ошеломленно вскидываю голову.
– Поцелуй меня, – полузакрыв глаза, просит она. А я смотрю на нее и никак понять не могу, откуда в ней столько силы и женственности? Самолюбивая. Стойкая. Красивая, хрупкая. Очень сложная. И может быть, она – та самая, одна на миллион, из-за кого сходят с ума, в одиночку с боем берут города или встают с колен и идут воевать один на один с целым миром?
Поднимаюсь со стула. Она отступает, тонкие длинные пальцы с силой вцепляются в подоконник, точно она боится упасть, но при этом она смотрит мне прямо в глаза:
