«А дом наш и всех, живущих в нем, сохрани…». Роман - страница 4

Та летняя поездка в Вознесенское. Ему запомнилась хорошо. Флинт потом полдня медитировал, чтобы восстановить её по минутам. Сельпо, Митяй, ночь с Нинкой. Что же между ними было? Это вопрос ему покоя не давал, ну не помнил он ничегошеньки, что было с момента, когда он заснул за столом, а проснулся в постели с хозяйкой. Словно вырубили у него память именно на этом месте. И стыдиться вроде не за что, не было повода для стыда – уговаривал себя Флинт.

Зато старика он запомнил хорошо. В планах—то было дойти до станции и на первой же «внутренней» электричке уехать из Вознесенского поскорее. Но случилась еще одна встреча со странным стариком. Он поджидал Флинта на станции, в маленьком зале ожидания. В ранний час там не должно быть ни души. Ну, кому приспичит в пять утра ехать из Вознесенского в город? Флинт сначала подумал, что и станция—то закрыта. А когда подошёл, увидел, что дверь настежь, а в зале, на одном из стоявших в ряд казённых стульев, обитых вытертым дермантином, сидит старик с длинной седой бородой. Серый старый пиджак с заплатами на рукавах. Белая рубашка, видно, что застиранная миллион раз, потрепанная, но чистая. Черные брюки заправлены в сапоги. Старик опирался на суковатую, но отполированную ладонями крепкую палку. Рядом стояла небольшая сумка, из неё выглядывал газетный свёрток. На коленях старик придерживал помятую шляпу.

– Здрасьте, – сказал Флинт, только потому что нужно было что—то сказать. Старик смотрел пристально и даже кивнул головой, когда Флинт подошёл ближе.

– Добре, – сказал старик тихо.

– А электричка будет сегодня? – спросил Флинт, подчиняясь скорее не желанию что-то узнать, а как—то заполнить глухую тишину станции.

– Будет, – старик вздохнул, но глаз с Флинта не спускал.

Тишина оглушала Флинта. Теперь началась его битва с этой тягостной атмосферой. В горле начало першить. Он откашлялся и спросил:

– А мы с вами одни поедем? Что—то больше нет никого…

– А никого и нет, – опять коротко сказал старик, чётко отбивая его словесную подачу.

– Гм… – Флинт чувствовал, что диалог вязнет. Старик явно чего—то ждал, а Флинт не понимал, что он должен сделать. – У меня вот пирожки угощайтесь!

– Чей будешь? – спросил старик, словно не услышал приглашения к трапезе.

– В смысле, чей? – не понял Флинт и развернул свёрток с пирожками. – Угощайтесь!

– Пантелеевых, вроде. Видно породу, – пробормотал старик, как будто про себя.

– А во сколько электричка, вы не знаете? – Флинт решил, что надо быть смелее. – А то, может, полдня просидим здесь.

– Без тебя не уедет, – усмехнулся старик в бороду. – Время ещё есть, прогуляйся вон. Воздухом подыши. На погост зайди, поклонись, чего попросту сидеть здесь, – старик кивнул в окно.

Флинт только сейчас заметил, что неподалёку от станции разрушенный храм. Ни вчера, ни сегодня он его заметить не мог – шёл с другой стороны. Церковь была кладбищенской, из—за поваленной ограды рядом видны старые кресты.

– А, пожалуй, и прогуляюсь, – сказал Флинт старику. – Как электричка подойдёт, я же её услышу?

То была странная прогулка по развалинам, Флинту до этого по кладбищам гулять не приходилось. Эмоций масса – от ощущения полнейшей жути до священного преклонения перед несколькими поколениями села, которые нашли здесь приют. Некоторые надгробия были каменными, но прочитать, что на них написано, невозможно. Поросли мхом или стёрлись от времени, дождя и ветра. В развалинах храма жили вороны, время от времени, карканье нарушало гармонию. На стенах едва—едва проступали изображения. В храме было тихо, но это была другая тишина, не та, что глушила его на железнодорожной станции. Эту тишину нарушать не хотелось. Её хотелось слушать, как будто в ней закодировано всё то древнее время, которое постичь невозможно никакими органами чувств. Только каким—то особым внутренним слухом сердца. Казалось, что он здесь не один. Ощущение это было физическим. Он молчал, боясь спугнуть происходившее действие вокруг него. Действие невидимое и непонятное, но в том, что оно было, сомневаться не приходилось. Хотелось принять участие в происходящем, но как? Никаких молитв он не знал, да и вообще был далёк от непонятной церковной жизни, казавшейся ему нелепой суетой. Сейчас он думал не об этом – сопричастность действу, времени и предкам, которые когда—то стояли здесь, на этом самом месте (а где им еще стоять?) окутывала его тайной.