– Мне ребята с двенадцатой уже сказали.
– Вот и ладно. Деньги все на месте, возвращены владельцам под роспись.
– А жаль.
– Да ладно тебе, не щетинься. К людям надо быть терпимее.
– Вы сами верите в то, что сказали? – интересуюсь я.
– Не очень. Но тебя это не касается. Кстати, милиция также интересовалась, не желаешь ли ты забрать заявление?
– Это как заплатят, – нагло отвечаю я. – Тысячи две баксов меня устроят.
– Молодежь… – вздыхает Надежда. – Две тысячи его устроят. Ладно, иди давай.
Встаю, киваю, направляюсь к двери.
– Да, кстати, – останавливает меня голос старшего врача. – Владельцы бумажника и долларов сейчас едут на станцию, падать к тебе в ноги насчет твоего заявления. Если снова устроишь драку – напишу на тебя докладную. Понял?
– Не очень, – насмешливо отвечаю я, закрывая дверь.
* * *
До начала вечерней смены остается еще семь минут. Времени аккурат на одну сигарету. Я выхожу на крыльцо, щелкаю зажигалкой.
– Ты еще и куришь? – слышится за спиной.
Алина. Ловлю себя на том, что начинаю улыбаться.
– Я еще и пью. И ругаюсь. И вообще – политически неблагонадежен.
– Да перестань! – она шутливо толкает меня в плечо. Легко-легко, но очень приятно.
Пересменка подходит к концу. Фельдшера, закончившие возню с машинами, дымят на лавочке под навесом, делясь подробностями о дневных вызовах. Громче всех слышно хронически возмущенный фальцет Вали Холодовой.
– … ее так! Диспетчера подсуетили! Фурункул, говорят, у девушки на губе! Мы ее дом два часа искали, там на Горной ни номеров, ни указателей, ни хрена там нет! И аборигены местные, как ломом ударенные! «Где такой-то дом?». «Не знаю…». «А сколько здесь живешь?». «Десять лет». Твою мать! Я ору в рацию, что адрес не можем найти, они мне: «Вас встречают». Мы еще встречающих полчаса искали, по всем кустам шарились!
Лавочка взрывается хохотом.
– Валь, ты бы лучше по деревьям смотрела, – фыркает Серега. – Они к ночи туда забираются.
– Или по канавам!
Я слегка подталкиваю Алину к гогочущему большинству.
– Пошли, посмеемся. Пока время есть.
– Захожу я, – продолжает вещать Валя. – Сидит, королевна, так ее в печень, в банном халате на босу ногу. Она меня у калитки встречала, оказывается, устала и обратно ушла! А мы мимо ее халупы два раза проехали! У-у-у, рожа козлиная! На лицо смотрю – вроде нет ничего. Думала, может еще кому вызывает. Спрашиваю: «Кто больная-то?». Я, говорит, больная.
– Так на какой губе фурункул? – смеюсь я.
– И я спрашиваю, – гневно фыркает Валя. – Тут она халат этак распахивает… А там у нее гнойник с грецкий орех размером! На половой губе!
– Тьфу ты! – хором сплевывают «реанимальчики». – Да врешь, Валентина! Это ж как надо…
– Вот именно! У меня тут же обед к глотке подпрыгнул, а она еще говорит: «Да ничего, доктор, это у меня уже третий, в прошлый раз я его сама выдавила»!
Фельдшера совместно с врачами синхронно взвыли, выражая отвращение.
– Все, я сегодня не ужинаю, – громко кричит Серега. – И не завтракаю, наверное.
– А нас Клуценко сегодня в квартиру не пустила, – тихо говорит Анечка Демерчян, миниатюрная симпатичная армяночка, которую все любовно называют «фельдшер Лилипут».
Все поворачиваются к ней.
– Да ладно?
– Бабка Клуценко?
– Вы точно к ней звонили? Она же без «Скорой» дня не проживет. По три раза за сутки вызывает.
– Не пустила, – кивает Анечка. – Сказала через дверь, что она сейчас не дома, вот когда домой вернется, тогда и вызовет.
