Шлеп кость в сторону:
– Дашуленция, а подайте—ка мне, милая принцесса, ещщо вон то крылышко, что на Вас смотрит, а про меня мечтает. Кхы!
Матери и отца дома не видно. Отец на работе, а мать задерживается в пути. В доме как—то было принято, что семеро одного не ждут. Но дожидаются, как минимум, пятидесятипроцентной наполняемости. Иначе застолье может не состояться вовсе. Это главное дедово наказание. Проверено практически, и запомнилось надолго.
– Надо бы на водокачке в бак заглянуть, – говорит дед ни с того, ни с сего, поерзав в кресле. – Эти котельные придурки все не так сделали.
У него страшно красивое кресло – ровно как у датского придворного стоматолога. С высокой фронтонистой спинкой, прорезанной насквозь параллелограммами. На кубиках перекрестий награвированы числа, вдоль оснований нарезанного поля – цифры. Смахивает на таблицу умножения, если бы не путал такой мотив: внутри пустых квадратов вмонтированы вертящиеся на осях костяшки бухгалтерских счет. По креслу видно, кто в доме хозяин. Угадывается, что, несмотря на гротескное, юмористическое кресло, он вовсе не стоматолог, а скорее костолом, считающий выбитые бандитам ребра, или математик, которому кто—то из наивных студентов—двоечников вместо пузырька с ядом подарил всего лишь прощальный намек. Копец!
– Деда, я с тобой! Чего там, шланг засорился?
– Причины не знаю пока. Может, просто труба замерзла. Может отверстие в баке не то. Умыться толком нельзя. Качаешь—качаешь, а вода еле идет. Хоть снова на чародейник переходи…
– Не хотим из рукомойника! Не модно!
– Давления нет, – философствует дед—изобретатель и механик, – будто в пустыню, а не в бак, зараза, уходит.
– Где Зараза? В воде Зараза? Какая она из себя?
– Дед просто неудачно выразился, – сглаживает бабка возникшее недоразумение.
– Деда учитель, он не может неправильно говорить.
– И я учительша…
– Баба, ты, правда, учительша?
– Бывшая, детки, бывшая. Но правила все помню.
– Деда, я с тобой хочу! – начинает канючить Михейша.
– Ну, так пошли. За погляд денег не возьму.
– Какие инструменты берем?
– И мы с тобой сходим! – Это пищат малолетки.
– Сначала всё съешьте, потом поговорим.
Весь народ, кроме бабки, желает поучаствовать в лечении водокачки. У бывшей учительши, а теперь кухарки и хозяйки дома, дел и без того хватает.
За столом иерархии не видно. Там царит относительная демократия. У демократии свои правила: шалить можно до определенного предела. По лбу ложкой никто, никогда, и ни за что не получал, хотя большинство того периодически заслуживали. Деду достаточно напомнить про наличие деревянного черпала, чтобы воцарялось временное спокойствие, похожее на грядущий Брестский мир. Дедовой строгости побаиваются. Деда уважают как царя—батюшку Злако—Гороха.
Дети помнят страшилку про древний способ наказания, а именно: стояние коленями на горохе, в темном углу.
– Съешь крыло, – говорят Даше, – научишься летать.
– По двору или по улице? (дальше улицы Дашина фантазия не распространяется).
– По небу, как голубок, – посмеивается Михейша, – как Катькин дутыш… Хе!
Ленка прыснула и заткнула лицо в подол. Только она оценила тонкое Михейшино остроумие. Потому, что единственный Катькин дутыш, не смотря на то, что он был птичьим королем, и не в пример прочим ее даровым и грязным птицам, летал привязанным за бечевку. То же самое Катька сотворяла с крупными стрекозами, только летали они на нитке. А также с теми золотыми мухами, которые прилетали явно не с задворных навозов, а – бери выше – с пирамид Египта. Вершины пирамид покрыты говном умерших летучих динозавров, превратившимся со временем в зеленую известь. Отсюда и золотозеленые перелетные мухи. Катька утверждает это бесповоротно и готова намылить шею любому оппоненту—выскочке.
