А снег идет… - страница 3



Все мои ночи!
                   Все мои ночи!
Она из снега…
                     Она из солнца…
Пусть неумело
                   и пусть несмело
всю жизнь играют мне
                             песню Сольвейг —
ведь даже лучше,
                        что неумело.
Когда умру я, —
                     а ведь умру я,
а ведь умру я —
                     уж так придется,
с такой застенчивостью
                              себя даруя,
пусть и под землю
                        она пробьется.
Она из снега…
                     Она из солнца…
Пусть, заглушая все взрывы,
                                         бури,
всю смерть играют мне
                               песню Сольвейг,
но это смертью
                     уже не будет.

1960, Тбилиси

«Мне говорят…»

Мне говорят —
                     ты смелый человек.
Неправда.
                Никогда я не был смелым.
Считал я просто недостойным делом
унизиться до трусости коллег.
Устоев никаких не потрясал.
Смеялся просто над фальшивым,
                                             дутым.
Писал стихи.
                  Доносов не писал.
И говорить старался все, что думал.
Да,
    защищал талантливых людей.
Клеймил бездарных,
                           лезущих в писатели.
Но делать это, в общем, обязательно,
а мне твердят о смелости моей.
О, вспомнят с чувством горького стыда
потомки наши,
                   расправляясь с мерзостью,
то время
            очень странное,
                                 когда
простую честность
                         называли смелостью!

1960

«Людей неинтересных в мире нет…»

С. Преображенскому

Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы – как истории планет.
У каждой все особое, свое,
и нет планет, похожих на нее.
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самой неинтересностью своей.
У каждого – свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой…
Все это забирает он с собой.
Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего.
Уходят люди… Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.

1961, Бакуриани

«Всегда найдется женская рука…»

Всегда найдется женская рука,
чтобы она, прохладна и легка,
жалея и немножечко любя,
как брата, успокоила тебя.
Всегда найдется женское плечо,
чтобы в него дышал ты горячо,
припав к нему беспутной головой,
ему доверив сон мятежный свой.
Всегда найдутся женские глаза,
чтобы они, всю боль твою глуша,
а если и не всю, то часть ее,
увидели страдание твое.
Но есть такая женская рука,
которая особенно сладка,
когда она измученного лба
касается, как вечность и судьба.
Но есть такое женское плечо,
которое неведомо за что
не на ночь, а навек тебе дано,
и это понял ты давным-давно.
Но есть такие женские глаза,
которые глядят всегда грустя,
и это до последних твоих дней
глаза любви и совести твоей.
А ты живешь себе же вопреки,
и мало тебе только той руки,
того плеча и тех печальных глаз…
Ты предавал их в жизни столько раз!