Он молчит. Я – хрум-хрум-хрум.
– Что с тобой случилось? – ласково спрашивает он.
Я проглатываю всё, что у меня во рту, кладу ложку и отодвигаю от себя полупустую тарелку.
– А ты как думаешь?
Скотт – мастер долгих пауз.
– Когда он ушёл?
Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться, что Скотт спрашивает о своём придурочном брате. Чёрный лак на моих ногтях облупился по краям. Я соскребаю его ещё больше. Прошло восемь лет, а мне до сих пор тяжело об этом говорить.
– Когда я была в третьем классе.
Скотт меняет позу.
– А мама?
– Слетела с катушек, как только он ушёл.
Это должно произвести на него впечатление, поскольку мою маму и до ухода отца вряд ли можно было назвать образцом идеальной матери.
– Что у них случилось?
Не твоё дело.
– Ты не приехал за мной, как обещал.
И перестал звонить после того, как мне исполнилось восемь. Холодильник вздрагивает. Я соскребаю ещё немного лака. Скотт проникается осознанием того, какой он урод.
– Элизабет…
– Бет, – перебиваю я. – Я предпочитаю Бет. Где твой телефон? Я еду домой.
Копы забрали мой сотовый и отдали его Скотту. Когда мы ехали в машине, он сказал, что выбросил его в урну, потому что мне «больше не нужны контакты с прошлой жизнью».
– Тебе недавно исполнилось семнадцать.
– Неужели? Ну и ну, а я и забыла. Наверное, потому что никто не догадался устроить мне праздник.
Он пропускает мои слова мимо ушей и продолжает:
– На этой неделе адвокаты юридически оформят мою официальную опеку над тобой. До тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ты будешь жить в этом доме и подчиняться моим правилам.
Отлично. Раз он не даёт мне телефон, я сама его найду. Я вскакиваю со стула.
– Мне уже не шесть лет, и ты больше не центр моей вселенной! Ты вообще чёрная дыра!
– Я уже понял, что ты злишься из-за того, что я уехал…
Злюсь?
– Нет, я не злюсь. Тебя просто больше нет. Ты мне по фиг, так что дай мне побыстрее долбаный телефон, чтоб я могла уехать домой.
– Элизабет…
Нет, он не понимает. Ну и фиг с ним.
– Иди к чёрту.
В кухне телефона нет.
– Ты должна понять…
Я выхожу в его охренительную гостиную с охренительной кожаной мебелью и продолжаю искать его охренительный телефон.
– Засунь себе в задницу всё, что хочешь сказать.
– Я просто хочу сказать…
Я поднимаю руку и изображаю пальцами хлопающую пасть.
– Бла-бла-бла, Элизабет, меня не будет всего пару месяцев. Бла-бла-бла, Элизабет, я заработаю столько денег, что смогу вытащить нас обоих из Гровтона. Бла-бла-бла, Элизабет, ты никогда не будешь расти так, как я. Бла-бла-бла, Элизабет, я позабочусь о том, чтобы ты, мать твою, никогда не голодала!
– Мне было восемнадцать.
– Мне было шесть!
– Я не был твоим отцом!
Я всплёскиваю руками.
– Нет, не был. Просто была надежда, что ты будешь лучше! Поздравляю, из тебя вышла отличная копия своего никчёмного братца. Ладно, где этот долбаный телефон?
Скотт грохает обеими руками по стойке и орёт:
– Сядь, чёрт тебя возьми, и заткнись, твою мать!
Внутри я вся сжимаюсь, но годы жизни с маминым уродом-бойфрендом научили меня не показывать этого.
– Ого! Как говорится, можно вывезти мальчика из трейлерного парка и переодеть его в форму Главной лиги, но нельзя вывести трейлерный парк из мальчика.
Он делает глубокий вдох, закрывает глаза.
– Прости. Сорвалось.
– Проехали. Где телефон?
Ной однажды сказал, что у меня есть талант на грани суперзлодейства – умение доводить людей до исступления. Судя по тому, как Скотт делает ещё один прерывистый вздох и потирает лоб, на этот раз я крепко его приложила. Вот и славно.
