Фомич кивнул на стол:
— Забирай своего аллигатора. Почти новехонький. Можешь с ним хоть за пивом, хоть за шмивом.
— Очень хорошо, очень хорошо, — приговаривал Омельченко, с явным удовольствием поглаживая крокодиловую поверхность, восстановленную из аккуратно подогнанных друг к другу фрагментов. — Вещдок высший класс. Ты, Фомич, прямо Франкенштейн.
— Чего-чего? — сморщив нос, поинтересовался Фомич.
— Франкенштейн. А что такое?
— Ты, Игореха, знаешь что — ты эти свои антисемитские штуки попридержи для других. Здесь тебе не патриотический клуб.
— Да я не это имел в виду, упаси бог, Фомич, ты что? — зашаркал Омельченко. — Франкенштейн — это такой доктор был, швейцарский барон, он из двух трупов одного живого парня сделал.
— Знаю, кино видел. — Сказав это, Фомич с трудом сдержался, чтобы не захихикать, но через мгновение разразился громким смехом.
— Так, — властно бросил Омельченко, указав пальцем на кейс, — запакуй и ко мне в кабинет.
— Сам пакуй. Я свое дело сделал.
— Ладно. Посмотрим.
— А чего тут смотреть? Пакуй и дуй себе. У меня работы еще, что у Пикассо.
Сидя уже за своим рабочим столом в следственном кабинете, Омельченко с прежней любовью рассматривал полученный у Фомича кейс.
В кабинет вошла рослая секретарша и произнесла:
— Проскурец явился.
— Ага, давай его сюда, — сказал Омельченко, накрывая кейс черным бархатом.
Секретарша вышла, и тут же в его кабинет протиснулся Проскурец. Омельченко про себя отметил его слегка осунувшееся лицо.
— Заходите, заходите, Виталий Федорович, — сказал он, выходя из-за стола. — Садитесь, пожалуйста. Курите?
Проскурец отрицательно покачал головой.
— Очень жаль. — Омельченко вернулся в кресло. — А у меня тут настоящие мексиканские… Ну да ладно. Нет так нет.
— Так что произошло вчера с Владимиром Сергеевичем? — подал голос Проскурец.
Вместо ответа Омельченко повернулся резко влево и отбросил в сторону черное покрывало, обнажив кейс.
— Ваш? — Омельченко переместил дорогой, судя по всему, ему предмет ближе к Проскурцу.
Проскурец пожал плечами.
— Ваш или нет? — Омельченко повторил вопрос, чуть повысив голос. — Не тяните. Ну? Ваш или нет?
— Может, и мой.
— Так, так, так. А поточнее? Что значит «может»? Юлить не советую, мы располагаем свидетелями, опознавшими этот портфельчик именно как ваш. И это не блеф.
Проскурец обвел глазами лежавший перед ним портфель.
— Ровно месяц назад у меня был точно такой же. Но он пропал.
— Да ну? Пропал? Это же настоящий крокодил.
— Возможно.
— Не возможно, а именно настоящий.
— Ну и что из того?
— А то, что у нас имеются свидетели, которые в один голос утверждают, что у вас был именно из настоящего крокодила.
— Я не отрицаю. Был. Но я же сказал — он пропал.
— Как же вы так неосмотрительно себя вели? А? Виталий Федорович? Вещь немалых денег стоит.
— Я не понимаю, куда вы клоните, Игорь… м-м… простите…
— Игорь Николаевич, если вам угодно, уважаемый Виталий Федорович.
— Простите, Игорь Николаевич, я что-то никак не пойму вашей стратегии. При чем здесь этот кейс? Впрочем, догадываюсь. И все же объясните, если вас не затруднит.
— Объясню, не волнуйтесь. Всему свое время. Хотя это вы мне должны объяснить, при чем здесь эта штуковина. Но сначала давайте все же закончим. Итак, ваш это или не ваш?
— Да поймите же, таких портфелей во всем мире пруд пруди.
— Ну, допустим, не пруд…
— Ладно, согласен, таких навалом. Но все равно, я разве должен за каждый из них нести персональную ответственность, что ли?
