Аче. Роман о пустоте - страница 2

Ей бы явно показалась эта мысль глупой. Она говорит, что так все делают. А, впрочем, это затягивает.

Дверь тихо открывается. На пороге задумчиво стоит силуэт. Несколько секунд она как будто колеблется. Потом медленно входит.

– Ты чего?

– Да думаю, вдруг опять что-нибудь разрушу.

Она садится на подоконник и смотрит в окно- Фу, ничего у тебя тут нового.

– А что ты там хочешь разглядеть?

– Не знаю. Что-нибудь.

– Бесконечность?

– Ну хотя бы.

– Что на неё смотреть, если она повсюду?

– А у меня из окна её видно.

– Ну и радуйся.

– Ну и радуюсь.

– Как британец.

Она шипит:

– Между прочим, британское могущество во многом произошло от испанского. Только мало кто об этом знает.

– Я не знаю…

Она смотрит на меня в упор как на идиота. Значит, шутка не такая уж плохая.

– Чего ещё скажешь испанского?

– Аче.

– Что?

– Ничего.

– В смысле?

– В прямом.– говорит она и улыбается, как будто я не понимаю чего-то очевидного.

– Что ты сказала?

– Ничего. Я же говорю.

– Чего ничего!?

– Да не злись ты. Как я тебе объясню, если правда ничего.

– Ну а чё?

– А-ха-ха-ха. Хороший ответ.

– Ты достала…

Из карт сыпятся искры.

– Ну не обижайся!

Я просто молчу.

– Это буква в испанском.

– И?

– Просто буква в испанском.

– Как она читается?

– Никак.

– Понятно.

– Ну правда!

– А что она значит?

– Ничего.

– А нафиг она нужна, раз её нет?

– Ничего нет. Забыл?

– Ну да.

– В своих же выдумках запутался.

– Чё?

– Ничё. А чё?

– Чего?

Тут и я уже заражён этим сумасшедшим смехом. Мы ещё долго ухахатываемся. Боюсь спросить её, что это может значить.

– А изобразить это ничего реально?

– Да легко, – она прыгает с подоконника ко мне на кровать. И выводит на моей руке три чёрточки.

– Н? Просто Н?

– Ну да.

– Н- значит ничего?

– Ну да.

– Почему?

– Это сложно объяснить.

– Круто.

Я пытаюсь нарисовать Н на ней, но она уже улетела на подоконник. Успеваю только слегка пощекотать. Её силуэт выражает готовность дальше прыгать и убегать. А глаза сверкают. Как будто у меня есть желание с ней играть. Она надувает щёки, потом снова садится в привычную позу.

– Мне кажется, что там медведь сидит. А потом я присматриваюсь, и понимаю, что его нет. И так жутко, что нет медведя.

– Зачем тебе медведь?

– Плюшевый. Третий раз просто уже так.

– Может, он там всё-таки есть.

– Не издевайся. Это медведь, которого тут быть не может.

– Ладно. Нет тут медведя. Тогда не смотри на него.

– Ну тебя.

– Я-то чё?

– Ничего!

– Вот и нечего…

Мы молчим.

– А ты часто на эту дырку смотришь?

– В смысле?

– Ну, если б я тут жила. И всё время напротив этой чёрной дырки… Мне было бы жутко.

– Чем тебе дырка не нравится?

– Не знаю. Мне кажется, лучше туда не смотреть.

– Уж мне-то бояться пустоты?

– Причём тут бояться? Это во всех есть. Но в тебе это… Эта мысль, что любое высказывание можно опровергнуть. Это тебя разрушает.

– Всякая мысль разрушает.

– Ты понимаешь, о чём я.

Она теперь смотрит прямо, а не прячет взгляд, спрашивая такие вещи. Не уж-то всё серьёзно?

– Лиз, это основа. На теории парадокса стоит половина всего, что мы осознали. Я не могу игнорировать эту энергию. Она пронизывает всё.

– Я знаю, что сама теория нужна. Но ты делаешь из неё главную идею. Эта идея всё поглощает. Я ничего тебе не говорю. Но тут что-то страшное. Как будто ты в последнее время стал больше туда смотреть.

– Лиз, я знаю. Я понимаю, что гармония в разрушении на самая надёжная. Но это не делает её менее естественной. Жизнь как саморазрушение вечного, нас породила. И дело даже не в тленности всего поголовно, а в частности того, что конкретно мы разлагаемся с момента рождения. И неизбежно придём к финальному разложению до пустоты. И тут я никогда не пойму, почему я не могу чувствовать только из-за того, что мои чувства разрушают меня. Наверное, чуть больше, чем других. Но по мне они вообще не чувствуют. А если тебе кажется, что я всё смешал, то для меня честность и честность перед пустотой неделимы.