Адам Кодман, или Заговор близнецов - страница 25

Жолда почувствовал, что страх покинул его на рассвете, когда оглянулся с соседнего холма на пожарище. Сперва гайдамак не придал этому значения, хотя отметил про себя утрату. Все затмевала усталость и спокойное чувство свободы. Бессмысленной и унылой. И уже тогда показавшейся тяжелым бременем, заменившим сытую и спокойную жизнь.

Прошло еще два года, прежде чем Жолда залатал брешь в душе. Отсутствие страха пугало и мучило. Ни одной живой душе не позволено не иметь страха. Страх, как надежда – последнее, что остается у человека, если человек еще жив.

Только к тридцати пяти годам, поселившись в Рахмановых пещерах вместе со своей шайкой, гайдамак обрел некое подобие покоя. Именно с этой поры и начинается третий, самый короткий и самый важный период жизни Жолды Красноглазого. Именно с этого времени он стал тем, кто грабит городки и обозы не просто так, а во имя некой идеи. Именно тогда слава о злодеяниях днестровского разбойника разлетелась от Черкасс до Кракова, и имя его стало синонимом самого изощренного зверства на всех языках, какие слышало Подолье в те годы.

То, что выросло на месте страха в душе гайдамака, можно было бы назвать Служением. Служением Дырам, получившим впоследствии жолдино имя.

Случилось это так. В одном из захваченных отрядом Жолды купеческих обозов, шедших в Валахию из Крыма, среди прочих, оказался римский миссионер, монах-францисканец, выкуп за которого был назначен в размере его веса табаком.

То, что за монаха заплатят, с самого начала выглядело неправдоподобным. Это понимали все. Потому святой отец и не переживал относительно своей участи. Близкую смерть он воспринимал спокойно, с тихим достоинством обреченного. Жолде это нравилось.

Против установившихся правил, ватажек приглашал монаха к своему столу, вел беседы о смысле бытия, расспрашивал о дальних странах. Капуцин был учтив, разговоров не избегал, даже шутил временами.

Как-то разбойник спросил своего пленника о природе дыр в Рахмановых пещерах. Дыр было девять, и каждая имела свой уклон и глубину. Большинство из них резко уходили вглубь горы, сужаясь от входа. Но две, самая мелкая, не больше десяти человеческих ростов, и самая глубокая, до дна которой не долетал горящим факел, имели форму вертикального колодца или кувшина с узким горлышком.

Поначалу монах рассуждал о мягкой породе горы и о водных потоках, пробивающих себе путь. Он говорил, что подземные воды сильнее наземных, а подземные камни мягче тех, что на поверхности. Это происходит оттого, что Земля в середине наполнена замерзшей водой, стекающей из океанов. Чем дальше от поверхности, а значит, от солнечного света и тепла, тем свирепее холод, придающий воде твердости, а породе хрупкости.

Потом он рассказал Жолде про некоего флорентийца, который спускался в ад в поисках своей возлюбленной. Там тоже были пещеры и дыры, но не такие, как во владениях Жолды. Те дыры были духовными, иносказательными, в которых обитали души земных грешников. Грешники, исходя из тяжести совершенных преступлений, селились под землей по мере удаления от поверхности, то есть от солнечного света, а стало быть, и света Божественного, которым несчастные пренебрегли в земной жизни.

Числом тех дыр, которые каноник называл кругами, тоже было девять. На дне самой глубокой сидел Сатана и жевал своими пастями самых страшных грешников: Иуду Искариота, предавшего Спасителя, Брута, который зарезал своего названного отца – римского императора Цезаря, и Кассия, который помогал Бруту совершить злодейство. Сатана наполовину был закован в лед подземного озера Коцит и был отвратителен во всех отношениях. Из трех пастей его безобразной морды текли кровавые слюни, а дыхание так воняло, что замораживало воду. Правда, над головой чудища удивительным образом находилась дыра в небо, так что карабкаясь по сатанинской шкуре, можно было выбраться к свету. Самая глубокая яма оказывалась самой близкой к выходу. Это вызывало в личностной философско-этической системе ценностей Жолды необратимые разрушительные процессы.