Адам, Последний человек - страница 8

Но в тот момент, когда Богданова назвала его Адамом, он еще не умел убавлять звук, и Голос абсолютно железной логикой и многочисленными примерами из жизни задушил на корню так неожиданно и робко распускающий свой первый листок романтический порыв. Особенно подействовало на него упоминание старого приятеля, от которого после десяти лет совместной жизни ушла жена. На глазах у Забодалова красиво начавшаяся со слов о любви история со временем съехала на слова о хозяйстве, ремонте, регулярном питании, удовлетворенности в половой жизни, а кончилось все тем, что когда-то страстно влюбленная нашла себе заведующего хозяйством достойного размера и темперамента и радостно рассказывала всем о многочисленных недостатках своего когда-то возлюбленного, отделяя последнюю фалангу мизинца большим пальцем и смачно пропевая букву «у», говорила: «Таку-у-у-у-усенький». Голос во всех красках расписал эту ситуацию и предложил Забодалову представить доктора Богданову, бегающую по больнице и обсуждающую с медсестрами… И несмотря на то, что тогда за счет мобилизации остатков железной воли удалось вернуть дар речи и пролепетать какую-то чушь про срочный вызов для прочистки Главного Рубильника, Забодалов испытывал трепетное чувство всякий раз, когда встречал ее взгляд в коридоре или стоял рядом в лифте или в очереди в буфете. Он долго рылся в своей голове, пытаясь найти этому ощущению какое-нибудь соответствие в русском языке, но безрезультатно. Единственное, что приходило ему на ум, это почему-то ощущение океана. Всего один раз в жизни ему удалось добраться до этой стихии. Он простоял на обрывистом берегу целый день и, казалось, готов был стоять всю жизнь, но появился Голос и с патетической интонацией пропел, что пора уходить, что впереди слишком много важных дел. Каких именно, Забодалов не понял, но послушался и ушел, и больше никогда не возвращался к океану. Но это ощущение пребывания на краю океанской бесконечности появлялось всякий раз, когда Богданова оказывалась рядом. Она была океаном, и в океан можно было броситься. И утонуть. Но в океане утонуть не страшно. Утонуть страшно в луже или в болоте. И даже не страшно, а обидно. А в океане не обидно. Он вечен. Становясь частью океана, приобщаешься к вечности. Такое, мягко говоря, странное ощущение женщины Забодалов испытывал только по отношению к доктору Богдановой. С остальными все было банально и просто, разве что он всегда старался ограничивать роман одним днем, или одним свиданием, потому что безумно боялся выдать свои так тщательно скрываемые секреты. Но никогда раньше Голос, все время пытавшийся уберечь Забодалова от поспешных решений и необдуманных поступков, не вторгался в сферу отношений с женщинами, поэтому его появление при первой встрече с Богдановой, удивило и насторожило, а прочитанная при этом лекция о возможных последствиях попытки впервые в жизни по-настоящему влюбиться просто выбила Забодалова из колеи. Он полностью отказался от каких-либо шагов и действий, которые могли быть истолкованы как намеки на установление отношений или даже простое заигрывание.

И вот теперь она опять назвала его Адамом и пригласила к себе в кабинет, причем не официально, даже не пытаясь замаскироваться ввинчиванием какой-нибудь нестандартной лампочки. Забодалову раньше намекали, что она то замолкает невпопад при его появлении, то начинает слишком суетиться… Но все подобные разговоры Адам довольно резко пресекал, а когда терапевт Рейкин, долго и безрезультатно отплясывавший вокруг Богдановой, из ревности, а скорее из глупости сочинил идиотский стишок: «Скажи, Богданова Людмила, зачем ты лампочку разбила? Она молчит, не отвечает и об электрике мечтает», Забодалов позаимствовал у приятеля в зоопарке живого скунса и, подобрав ключи, посадил его на час в новую рейкинскую машину. После этого Рейкину стало не до стихотворчества, так как он все свое свободное время искал в машине сдохшую, по его мнению, мышь. При этом он так вонял смесью скунса и разных дезодорантов, что психи стали принимать его за своего и не хотели показывать язык и говорить «а-а-а-а».