Тогда мне было ещё неведомо, что бессмертие и бесконечность страшнее любой смерти, любого конца.
Даже если бессмертие и вправду будет мне предложено, даже если его и в самом деле изобретут – я никогда не соглашусь на него. Я хочу тихо умереть в один из благословенных дней своего существования и больше никогда не появляться ни в этом, ни в каком из других миров.
Надо понимать собственное предназначение и не пытаться бунтовать против него. Человек создан смертным, потому что так надо. Потому что он ничто в этом мире, потому что он всего лишь биологический объект, временное сцепление костей и мяса, на которой Великой Причинности абсолютно наплевать.
Но тогда, в 1982-м, всё было иначе.
Шёл чемпионат мира по футболу в Испании – первое событие этого мира, за которым я внимательно следил и которое понимал. Сборная СССР в дебютном матче проиграла Бразилии 1:2, хотя открыла счёт и вообще играла прилично.
Я смотрел этот матч в утреннем повторе на нашем чёрно-белом телевизоре «Изумруд» (господи, сколько же раз он ломался!), смотрел и не верил в происходящую несправедливость.
Сборная СССР, величайшего и справедливейшего в мире государства, может проиграть? На самом деле!?
Так, значит, и смерть существует взаправду.
Я был неимоверно расстроен этим проигрышем, я плакал. А потом пришло осознание своей конечности вместе с гулким и липким страхом.
Много позже, уже в зрелом возрасте, я понял, что образ смерти и сопутствующий ему страх был навязан мне раньше времени моей неврастеничной матерью, которая прожила всю жизнь не только в жутком страхе собственного распада, но и самой жизни.
Это она, заглядывая мне в глаза, проверяла на моём детском сознании биение жутких истин, нашёптывая что-то про смерть и похороны.
Множество детей, если не большинство, не сталкиваются со страхом смерти до четырнадцати-пятнадцати лет. Рэй Бредбери писал – и почему я должен ему не верить? – что осознание смерти накрыло его в пятнадцать лет.
А меня – в семь.
Вся моя жизнь исходит из этой точки бифуркации, из этого откровения 1982 года.
Желание стать писателем – оно явно оттуда. Ибо что такое писательство, если не стремление сотворить себе вечность?
И хоть не существует вечности и даже подобия её в этом мире, падут города и цивилизации, и сама жизнь растворится в бесконечности мира, но человек подсознательно ищет выход. Творчество видится ему борьбой за вечность. Или, по крайней мере, продлением жизни, хоть и в нетелесной форме.
Уже через пару месяцев я взялся за написание своего первого литературного произведения – фантастической повести. Она внезапно завершилась на третьей или четвёртой странице ученической тетрадки и до настоящих дней не дожила (о чём я нисколько не жалею), но первый графоманский опыт мне полюбился. С тех пор я регулярно повторяю его – не только как способ выражения собственной личности, но и душевной терапии ради.
Помимо писательства моя личность стала искать выход и утешение в других формах и конструкциях. Естественно, рано или поздно она добрела до идеи о бессмертии души.
Пожалуй, все добираются до неё в какой-то момент своей жизни и, думаю, что большинство – явно или неявно – принимает. Что и говорить, она удобна и до определённой степени успокаивает.
Ну да, ты умрёшь, но не весь, а лишь твоя телесная, материальная оболочка. Самое главное, что внутри тебя имеется нечто бурлящее, нечто вечное, нечто неосязаемое и нематериальное – твоя душа. А она, дружок, вечна, она всегда была и всегда будет, а потому, по большому счёту, тебе нечего бояться.
