По пути на полянку хотелось сдаться и залечь поспать под ближайшую корягу. Коряги, как назло, попадались одна симпатичнее другой. Уютные такие, удобные. Последние силы ушли на то, чтобы снять одеяло, расстелить его в густой тени деревьев на самом краю опушки и лечь, бережно прижав к себе зверька.
Намаялась так, что уснула мгновенно.
Проснулась уже в середине дня, когда тени от багровых крон стали длинными, а поляна наполнилась жарким духом луговых трав. Лиски рядом не было, на память о ночном приключении осталось лишь окровавленное полотенце. Жаль. Оставалось только надеяться, что эта непоседа больше не вляпается в подобные неприятности. Вокруг стояла звенящая лесная тишина. Захотелось пить и ощутить вкус горячей, нагретой на солнце лесники. Размявшись и сделав утренние дела, я наклонилась к корзине, чтобы взять воду. Там-то и нашлась маленькая пропажа. Лиска спала на дне корзины, свернувшись клубочком и обнимая надкусанный пирожок.
От неожиданности я рассмеялась, чем вспугнула какую-то недовольно ухнувшую птицу и разбудила маленькую обжору. Лысая спинка с большой вытянутой болячкой смешно гармонировала с надутым от еды меховым животиком. Симпатичная хитрая мордашка с ониксовыми глазками смотрела с любопытством.
— Ну привет! — весело поздоровалась я. — Давай знакомиться?
— Уи, — ответила она.
— О, да ты француженка!
Я радостно улыбнулась.
— Фэ, — фыркнула лиска.
Видимо, это значит нет.
— А имя у тебя есть?
— Фэ!
— Тогда назовём тебя?
— Уи, — головка с глазками-бусинками одобрительно кивнула.
— Нюи? Нравится?
— Фэ!!! — возмутилась лиска.
— Тогда просто Ночка? Ночь? Ночерь?
— Уи, — милостиво согласилась она и уделила внимание пирожку.
— Приятно познакомиться, а я Аделаида. Ида.
— И-ида, — пискнула она.
Получилось очень похоже.
— Да ты и правда говорящая?!
— Уи! — снисходительно подтвердила Ночка.
— И ты останешься? — с надеждой спросила я.
— Уи! — фыркнула она.
— Можно я тебя поглажу?
Лиска пошла ко мне на ручки и вальяжно развалилась, подставляя под ласки разные части тела. Когда я осторожно коснулась пальцем запёкшейся корочки на спине, она завозилась.
— Больно?
— Фэ.
— Чешется?
— Уи-уи!
В общем, не знаю, кто там кого должен был приручать, но весь оставшийся вечер я её чесала, кормила, гладила, кормила, носила на плече и, конечно, кормила. К ночи она весила не полтора килограмма, а все три, из которых добрых полкило составляли ягоды лесники.
— И куда в тебя это всё умещается? — умильно спрашивала я. — Тебе плохо не станет?
— Фэ! — недовольно бросила лиска и осторожно сползла с рук, чтобы скрыться в ближайших зарослях.
Походка у неё была грациозная и немного даже деловая. Тельце удлинённое, с пышным хвостом, лапки коротковатые, ступают беззвучно. Расцветка шикарная: пурпурная шкурка с антрацитовыми полосками, которые тянулись вдоль позвоночника от головы до кончика хвоста. Ушки бордовые, как и пушистый меховой хвост. Белые только манишка и кончик хвоста. Она скорее напоминала куницу, чем лису. Общее впечатление портила только большая проплешина через всю спину.
Удержать лиску нечего было даже мечтать, оставалось только ждать возвращения. Разворошив остатки еды в корзинке, я поняла, что из вариантов пообедать остались только яйца (в скорлупе), сердцевинка сыра (снаружи густым слоем налипла шерсть) и несколько помятых пирожков (они лежали на дне и избежали участи стать строительным материалом для гнезда). Всё остальное Ночка облежала, обкусала и обтоптала. Славно порезвилась. Я привередничать не стала, и съела всё, кроме двух яиц и сладких луковиц. Их решила оставить на ужин. Кроме того, обнаружилось, что местная айва, название которой я не знала, пострадала только частично. Ополоснув её от шерсти, я съела половинку, а вторую оставила Ночке. Судя по следам зубов, она пришлась ей по вкусу.
