– Просто Настя. Думаю, после всего, через что мы прошли, можно обойтись без формальностей.
– Настя, – повторил я, пробуя имя на вкус. – Спасибо. За веру в меня. Сейчас это… важно.
Она кивнула и направилась к выходу, но у самых дверей обернулась:
– Контр-адмирал Васильков?
– Да?
– Найдите ответы. И найдите их быстро. У меня плохое предчувствие насчет всего этого.
С этими словами она вышла, оставив меня наедине с мыслями и ароматом цветочных духов.
– Эй, Александр Иванович! – окликнул меня Борисевич, который терпеливо ждал окончания нашего разговора. – Раз уж остаетесь, пойдемте-ка. Провожу вас в аппартаменты Гинце. И по дороге расскажу пару анекдотов – а то вы больно задумчивый. Про что думаете? Про врага или про молодую адмиральшу?
– И то, и другое одинаково опасно, – пробормотал я.
– О, это точно! – губернатор расхохотался. – Знаете, что опаснее вражеского космофлота? Влюбленная женщина! А знаете, что опаснее влюбленной женщины? Женщина, которая ждала двадцать лет! Ха-ха!
– Генрих Христофорович, – вздохнул я, – боюсь, даже ваши шуточки сейчас не помогут.
– А вот это мы еще посмотрим! – Борисевич подмигнул и начал на ходу. – Значит, встречаются как-то три адмирала: русский, американец и китаец. Американец говорит: «У меня флот из трехсот кораблей!» Китаец отвечает: «А у меня – из пятисот!» Русский задумался и говорит: «А у меня зато есть Васильков!» Ха-ха-ха!
Я невольно улыбнулся:
– Это вы сейчас сами придумали?
– А то! – гордо заявил генерал-губернатор. – У меня талант! Вот еще: знаете, что сказал адмирал, когда его флот окружили? «Отлично, теперь можем стрелять в любую сторону!» Это, кстати, почти правда – адмирал Ушаков так однажды сказал. Или Нахимов? Черт, память уже не та.
Мы повернули обратно, и я размышлял о странности ситуации. Может, в этом безумии и есть своя логика. В конце концов, если мир рушится, почему бы не встретить конец с улыбкой?
За панорамным окном анфилады, на посадочной площадке, офицерские шаттлы один за другим взмывали в небо, унося адмиралов к их флагманским кораблям. К их дивизиям. К их иллюзии контроля над ситуацией. Реактивные струи расчерчивали голубое небо Суража-4, оставляя белые росчерки – как будто кто-то пытался зачеркнуть неудачный день…
– Кстати, о советнике Гинце, – продолжал Борисевич, пока мы шли. – Знаете, что он вчера за ужином сказал? Что эмоции – это просто химические реакции, которые можно и нужно оптимизировать. Представляете? Я ему говорю: «Густав Адольфович, а как же любовь, дружба, радость?» А он мне: «Дофамин, окситоцин, серотонин. Все измеримо, все контролируемо». Бррр! От таких речей у меня мороз по коже! Это ж не человек, а калькулятор!
– Старик всегда был склонен к рационализму, – заметил я.
– Рационализм – это одно, – возразил губернатор. – А вот это… Знаете, я вчера видел, как он смотрел на закат, когда мы после ужина вышли на балкон. Таисия Константиновна была… Так вот Густава Адольфович посмотрел пять секунд и говорит: «Преломление света в атмосфере. Длина волны 700 нанометров. Красиво, но непрактично». И ушел работать в свою нору!
Я промолчал, но внутренне содрогнулся. Старый Гинце часами мог рассказывать о том, как уравнения описывают гармонию вселенной. Он видел поэзию в цифрах. А теперь видит только цифры.
– А еще, – продолжал Борисевич, явно рад найти благодарного слушателя, – он не пьет! Совсем! Говорит, алкоголь снижает эффективность мыслительных процессов на двадцать три процента. Двадцать три, Карл! Он что, измерял? И как вообще можно жить без выпивки? Это ж противоестественно!
