– Да ты, как я погляжу, поэт! Пушкин в прозекторской.
– Скорее Дантес, особенно для жмуриков, – ловко парировал Серебряков. Они дружно засмеялись, как всегда, довольные друг другом.
В это время двое санитаров и милиционер с трудом вытаскивали носилки с телом жертвы, запакованным в черный полиэтилен, из узких дверей подвала. Ставили их чуть ли не на попа, пытаясь то одним, то другим боком вывести край наружу, и вполголоса, матюгаясь, переругивались.
– У них всё получится, – заметил Вешняков Серебрякову, с интересом следя за возней санитаров.
– Кто бы сомневался, – подтвердил приятель и, сладко затянувшись сигаретой, прикрыв глаза, произнес, выдыхая табачный дым колечками: – Жизнь продолжается, Викторыч. Жизнь всегда продолжается.
Фролова обдумывала предстоящие планы следственных действий, когда сзади к ней подошел Варухов и спросил:
– Ольга Эдуардовна, я вам больше на сегодня не нужен?
Та от неожиданности вздрогнула, полуобернулась и, увидев, что это Варухов, справилась с испугом и, еле сдерживая раздражение, произнесла:
– Вы мне совсем не нужны. Ни сегодня, ни завтра. И вообще – кто вас учил со спины вопросы задавать?!
– А что в этом криминального?
– Вы меня напугали. Я из-за вас забыла, о чем думала. Нить рассуждений потеряла!
– А что, в ваших рассуждениях еще и нить какая-то есть? Что-то я не замечал. Но раз уж из-за меня ваши мысли топчутся на месте, а нить потеряна, то я готов ее найти. Так и быть, окажу безвозмездную услугу. Как следователь следователю.
– Мало того, что вы невоспитанный человек, – в бешенстве выдохнула ему в лицо пунцовая Фролова, – так вы еще и хам! Вы не умеете разговаривать с женщинами!
– К вашему сведению, Ольга Эдуардовна, как правило, невоспитанного человека зовут хамом именно потому, что он не воспитан. Теперь о ваших умственных способностях. Насколько я могу судить, никакую нить вы не теряли, потому что ее у вас никогда и не было. А то, что вы обычно принимаете за логические рассуждения, – это женские эмоции, помноженные на ваши личные амбиции.
– Ненавижу тебя! Слышишь, Варухов? Ненавижу!
– Извините, Ольга Эдуардовна, но мы с вами на брудершафт вроде не пили, так что я не совсем понимаю, почему вы перешли на «ты». А ваше личное мнение обо мне меня совершенно не интересует, так что оставьте его при себе.
– Мерзавец! Ты еще ответишь за свое хамство! Вы все в отделе меня ненавидите! Куча старых импотентов! Только и умеете бумажки в папки подшивать! Ну ничего, недолго мне с вами мучиться! Кое-что скоро изменится, и тогда вы все мне заплатите! За всё во сто крат заплатите! – завизжала, задыхаясь от злости, Фролова. Она сжалась, неожиданно подурнела и походила на маленького зверька, который встал в боевую стойку и ощерил зубы.
– Ну и ну, Фролова. Не ожидал, что в тебе столько ненависти. Ладно бы ко мне, но ко всему отделу – это уже действительно серьезно. Клиникой пахнет! Сама метр с кепкой, а амбиций – как у Петра Первого. Ты не переживай, мы тебе за всё заплатим. Ты только нам свои счета регулярно присылай и оформляй их правильно. А то ты даже бумажки подшивать до сих пор не научилась. Всё время не те бумажки и не в те тома вставляешь. А коли ты решила на этом деле себе повышение заработать, то должен заранее тебя разочаровать. Ни этот Вишняков, ни ты ничего не раскроете.
– С чего ты взял? Откуда такая уверенность? Может, ты, Варухов, и сам к нему причастен?!
