– Понятно, – ответил я.
– А почему бы нам просто не отключить энергетическое зрение? – как мне показалось, с нотками ехидства, спросила Франсуаза.
– Хороший вопрос. Однако сейчас это не самый лучший вариант, – Анубис поморщился и щёлкнул зубами, будто ему в рот залетела муха. – Здесь всё слишком переплетено и взаимосвязано. Это будет заметно, как если бы я бросил камень в воду. Причём не камушек в озеро, а кирпич в лужу. Круги на воде дойдут до всех, в том числе и до тех, кому о вашем присутствии знать не обязательно. Вы должны выглядеть, как обычные посетители. И что бы не произошло, следовать за мной.
Потом помолчал и добавил:
– Но я очень надеюсь, что это излишние предосторожности.
Мы молча пожали плечами: по всей видимости у них тут свои дрязги и разборки. Как правильно было замечено ранее, «что вверху, то и внизу». И наоборот.
Как только мы переступили порог крематория меня обуяло чувство нереальности происходящего. Я никогда не был внутри, но мне не нужно было объяснять, что сейчас мы с Франсуазой находимся не в построенном людьми хотя бы и для весьма специфических целей сооружении, а в самом натуральном архитектурном парадоксе. И дело было даже не в энергетическом зрении. Отнюдь, создавалось впечатление, что мы размазаны в пятимерном пространстве или растянуты в струну внутри коллайдера, одновременно оставаясь вне его. Судя по тому, что нас на пару секунд поглотил серый туман, мы миновали Серых стражей, причём прошли сквозь них, хотя я всеми силами пытался увернуться и избежать контакта. Я машинально обернулся и вздрогнул. На грани видимости колыхались три пепельные похожие на удаляющийся смерч дымки: перспектива теперь оказалась искажена, и наиболее близкие предметы казались затерянными в пространстве, тогда как входная дверь, которую мы уже оставили далеко позади, изгибалась и нависала над нами, как волна над удачливым сёрфером.
Мы скручивались в спирали и бисером скакали по ступеням Пенроуза. Гладкий чёрный мрамор скользил мимо нас, сочился временем и влагой. Самые крупные капли вопреки закону тяготения устремлялись вверх и сплетались в серебристое кружево под потолком. Пахло грибами и музейным лаком, а меня всё чаще и чаще швыряло из стороны в сторону, но наш проводник был неумолим и каким-то чудом исхитрялся следовать по прямой в этом царстве геометрии Лобачевского.
Наконец Анубис остановился перед массивной дубовой дверью и двумя руками нажал на края. По поверхности заструились плазменные разряды, и через пару секунд она исчезла.
Мы вынырнули из бушевавшего позади хаоса и оказались в сравнительно нормальном пространстве, если, конечно, можно было назвать нормальным нечто среднее между теряющемся вдали и открытом всем ветрам коридоре и огромной площадью, обрамленной вереницами арок. Но во всяком случае стало легче дышать (или мы только-только начали нормально дышать, а до сего момента пребывали в некоем подобии анабиоза); я смог вернуть себе утраченную координацию движений, и пространственная перспектива вновь стала прежней.
– Могильная улица, – одной рукой Анубис обвел рукой, как бы охватывая пространство площади, а другой указал вдаль, где еле различимыми точками громоздились траурные постаменты.
Наши шаги не производили никаких звуков, но после этих осторожных слов мы с Франсуазой зачем-то пригнулись и втянули головы.
Через десяток метров справа возник проём, он будто резко выпрыгнул из-за угла, чтобы остановить нас. Из него дохнуло зноем и пыльным солнцем. Словно невидимая рука швырнула в коридор пригоршню горячего песка. Я протёр глаза и заглянул в колышущуюся чёрную арку и понял, что же на самом деле означает выражение «отвисла челюсть». Не более чем в пятистах метрах от нас посреди пустыни на фоне заслонившей собой небо пирамиды Хеопса торчал изъеденный временем сфинкс. Франсуаза замерла на месте. Я отчетливо видел, как под её тонкой кожей на шее запульсировала жилка, дыхание участилось, а глаза остекленели, будто она находилась в состоянии глубокого гипноза. Она сделала шаг вперед, но была остановлена Анубисом.
