Взяв в руки зачётку, он встал и вышел из аудитории. Безусловно, он был рад такому исходу заведомо безнадёжного мероприятия. Но то, как преподаватель мотивировала свой поступок, он ещё долго потом вспоминал. Правда, не переставая сомневаться в ненужности этих наук в медицинском институте.
– …Я тоже, как и ты, понемногу возмущалась дисциплинам, что имели отдалённое отношение к профессии, ради которой я сюда пришла. И не я одна – были мальчишки в группе, которые высказывались на эту тему открыто. Шестьдесят третий год, оттепель, интереснее было читать стихи и гулять в Покровском парке, чем конспектировать «Детскую болезнь левизны» или «Как нам реорганизовать Рабкрин». Но потом, спустя годы, я поняла, что всё это было не зря.
– Почему?
– Понимаешь, если отвлечься от Ленина, то в целом это была попытка, уж извини за тавтологию, научить нас учиться тому же, что и в школе, только по новой системе. Нас не сильно грузили медициной, но демонстрировали, что высшее образование устроено по-другому. И пока мы в него втягивались, нам показывали всё на пальцах, бросая под танки физиков, биологов, экономистов. Мы сопротивлялись, мы ссорились с преподавателями, мы не видели смысла. Они в ответ обижались и выстраивали глубокую линию обороны своего предмета от нас, балбесов-школьников, возомнивших себя врачами с первого семестра. Наверняка ты слышал ценную – в кавычках – мысль, что чем бесполезнее предмет, тем злее его преподаватель?
– Да, – признался сын. – Попадалось и такое.
– Ты не первый, кто так думает. Это продолжается, наверное, ещё со времён Ломоносова. Надо просто понять таких учителей. Они защищают свою науку, своё видение предмета. И они защищают вас, дурачков, от вас самих. Они заставляют вас учиться. Ведь это единственное, что вы умеете после школы. Подумай над этим, если будет время.
Мама вздохнула, встала и начала мыть посуду. Спустя пару минут Миша присоединился к ней, вытирая то, что она ставила на стол.
Потом в электричке он, отгородившись от шумной компании синими поролоновыми кружочками наушников, слушал «Кар-Мэн» и видел себя танцующим на сцене актового зала третьего корпуса в косухе с тысячей металлических заклёпок и микрофоном в руках.
– Давным-давно мы позабыли эти песни,
Они ушли, и наша молодость ушла…
Его молодость только начиналась.
Первый курс он закончил неплохо. Не идеально, как привык в школе, получив серебряную медаль – но в целом терпимо.
Санитарская практика вынуждала зависнуть на целый месяц во Владивостоке. Мама предлагала пройти всё по-честному у неё, но Миша решил испытать себя и остался. Он ещё ни разу не был во Владивостоке летом – и надеялся изучить некоторые его места поподробнее.
На практику он устроился в неврологическое отделение той самой бассейновой больницы, где у него были занятия по общей хирургии. Там шёл ремонт, из отделения всех выписали, и старшей сестре был нужен дневной уборщик и ночной сторож сутки через двое. За это гарантировали подписать дневник практики и даже – что очень радовало – обещали его не проверять. То есть указать там можно было всё, что требовалось по списку, а самому приходить на работу, убирать за отделочниками те палаты, которые они закончили (мыть стены и полы, отдирать с плинтусов краску и клей, таскать с места на место тюки белья и двигать кровати), а после шестнадцати – валяться на кровати посреди отремонтированного уже пищеблока и смотреть телевизор или слушать музыку.
