* * *
Когда отец не путешествовал, он занимался резьбой по дереву: делал мебель для других жителей деревни или маленьких идолов на продажу, но чаще всего – маски.
В один из последних дней, которые мы провели вместе, я застал его сидящим на бревне во дворе, склонясь с инструментами в руках над очередной поделкой, лежавшей на столике перед ним.
– Можно посмотреть? – спросил я.
– Ты же знаешь, что нельзя.
Он накрыл работу тряпицей.
– Даже одним глазком?
Отец рассмеялся. Он казался старше своих лет, морщинистый и обветренный от частых путешествий, но улыбка молодила его, а в темных глазах разгорался живой огонек. Его кожа была светлее, чем мамина или моя, потому что много лет назад, чтобы жениться на маме, он переехал из другой деревни. Он был широкоплечий, но худой, и, чтобы обеспечить себя, а теперь еще и нас, больше полагался на силу обаяния, чем на силу мускулов.
– Ты каждый год просишь и всегда знаешь, что я отвечу. Увидишь маску, когда начнется праздник, но не раньше. И тебе придется угадывать, под какой маской буду я.
– Я всегда знаю, под какой маской ты, – ответил я.
– А откуда ты это знаешь?
Ответ я оставил при себе. Не хотелось говорить ему, что он всегда смотрит через маску прямо на меня, потому что я испугался, что тогда он перестанет это делать.
Деревенский праздник был моим любимым временем в году. Все жители деревни, мужчины и женщины, придумывали себе костюмы, готовили песни. Женщины раскрашивали лица и танцевали, притопывая и распевая песни под ритмичные хлопки по туго натянутой коже барабанов, а потом по очереди выходили танцевать мужчины в покрытых искусной резьбой масках. Они танцевали на ходулях, украсив руки перьями и бусами и обтянув ноги и ходули яркими узорчатыми тканями.
Всю жизнь я с нетерпением ждал того дня, когда вырасту достаточно для того, чтобы стать одним из них. Я изучал их движения – как они встряхивали запястьями, чтобы застучали бусы, как упирались ходулями, а потом резким движением бедер взмывали вверх и поворачивали лодыжки так, чтобы их тела трепетали под одеяниями, словно тростник на ветру. Чем больше я смотрел на них, тем медленнее казались движения, каждый жест становился отдельным событием, и я понимал цель каждого рывка или толчка, откладывая их в памяти и мечтах, приберегая знания для того дня, когда смогу сам повторить выступление.
– Иди сюда.
Я сел на бревно рядом с отцом. Он положил ладонь мне на плечо.
– Тебе уже двенадцатый год. Скоро ты отправишься в хижину М’Мверы вместе с ровесниками. Для тебя это будет началом пути к тому, чтобы стать мужчиной. Там старейшины будут обучать тебя обычаям и законам твоего народа.
Чуть подумав, он сунул руку под тряпицу, которой накрыл свою работу, и вытащил маленькое тесло, которым пользовался для резьбы: заостренную металлическую полосу на короткой деревянной рукоятке. Он озорно улыбнулся.
– Но это не значит, что нельзя начать занятия раньше. Возьми. Теперь оно твое.
Он протянул мне тесло.
– Но пусть это будет нашей тайной. Принеси какую-нибудь деревяшку.
Я сбегал к поленнице возле хижины, и отец начал учить меня резьбе.
Несколько дней спустя мать приготовила на ужин острую рыбную похлебку, которую любил отец. Я понял, что наутро он снова уедет в дальние места торговать с чужеземцами.
Я проснулся рано, надеясь еще застать его дома. Отцовская тележка была уже нагружена, и он стоял рядом с мамой в слабом свете зари, прижавшись лбом к ее лбу. Глядя на их силуэты, слившиеся на фоне восхода, я решил им не мешать.
