Бельки.
Для среднестатистического юзера – это как котики, только плавают.
Интересно, а если детёныш нерпы смотрит на тебя сквозь 300-миллиметровый объектив, можно ли считать, что он взглянул тебе прямо в глаза? Впрочем, будет ещё время подумать об этом – в белую летнюю ночь, когда нерпы приплывут к берегам старой Териберки. А сейчас, в ночь черную, полярную, посреди заснеженных скал, стоило думать о насущном. О северном сиянии, например, которое Ник безуспешно ждал уже семь часов кряду. И согревали его только кофе в термокружке и бельки в мыслях. Много голодных маленьких бельков. Желудок противно подвело, мозг миновал запрет силы воли и быстренько прикинул, что бутерброд был съеден еще в полночь и кофе подходит к концу.
– Ну и когда ж ты засияешь? – тихо вопросил Ник, вглядываясь в темноту за окнами автомобиля.
Но звездное небо в разрыве снеговых туч молчало как партизан на допросе, а сияло вокруг все что угодно – красные огни почти разряженных аккумуляторов, прожектора за поворотом Штокмановской дороги, походная лампа в палатке ПВОшников, – только не заветная аврора. Напряжение продержалось еще десять, двадцать секунд… И схлынуло, оставляя сменщицей свинцовую усталость. Ник нажал на пульте синхронизации код остановки серии. Сейчас камера, выставленная со штативом на все ветра, последним выстрелом добьет Млечный путь, неуклонно катящийся к горизонту, и… Все. Только малость – собрать аппаратуру в багажник, проехать каких-то пять километров по зимнику в условном направлении на Териберку, завалиться в модуль гостиницы и уснуть. Ну хоть таймлапс звездного неба сделал, и то хлеб.
Камера подмигнула тундре и отключилась. Ник сделал слабую попытку вынырнуть из муторного транса, но тело категорически не хотело выходить из машины, обжигаться кожей о ледяной металл штатива и вообще как-то взаимодействовать с ночным Заполярьем. Хотелось просто замереть в объятиях пуховика и уснуть. Не пугал ни низкий заряд аккумулятора, ни истории Сороковой мили. Пусть немецкие певцы, поставленные на репит в имплантах, продолжают вещать свое Schein’, schein’, schein’ mein Stern…3 Романтика.
«Вот так и замерзают в сотне шагов от лагеря, – тупо ткнулась в затылок констатация факта. – Ну что, Николай Стрижов, самый слепой среди самых лучших фотографов „National Geographic“, итоги подводить будем или где? Давай, вспоминай свой самый лучший кадр…»
«Лучший – это за который премию дают?» – вяло отбился Ник, но память уже запустила слайд-шоу. Ха, а ты всегда так искренне верил, Ник, что твой лучший кадр еще не снят.
Сонные бельки на кромке льда. Deep-sky и щель Кассини. Вылазка ко второму энергоблоку Припяти. Охота на китов – они выбросились на берег прямо под прицелом объектива. Нет, все не то.
Немота вечной мерзлоты вдруг полнится ревом мотора, дрожит палец на спуске и сердце пропускает по три удара сразу. Ты подпускаешь блестящую железную птицу ближе, еще ближе… Лучший кадр – тот, на котором ты забыл вдохнуть. И щелкает скоростной затвор, и смеется один французский летчик. “…la blague a réussi!4» – прорывается голос через вой учебного истребителя, камера выдает на экран эскиз финального кадра с колеблющимися контурами сопла, а тебе в кои-то веки не нужны ни очки, ни линзы. Проход на малой. Острый блеск крыла, который так похож на блеск глаз пилота. Вит Обье. Вит.
