Деидамия же вся трепетала от страха: казалось ей, что ее сестры все знают, но тайну умело скрывают. Ибо как только Ахилл средь девиц один оказался и от стыдливости юной избавлен уходом богини сразу он выбрал подругой ее. Не ожидает она ничего дурного, а он ей нежные ставит силки и следом за ней всюду следует неотступно, влюбленными ее пожирает глазами. К деве покорной прижимается часто, прикасаясь легонько то к белокожей руке, то к упругой девичьей груди – сильно, но, как бы нечаянно.
В сладкой лире лады пробуждает нежных он песен Хирона и пальцы Деидамии водит по струнам, звучать по-новому заставляя кифару. Наконец, однажды перехватывает Деидамии нежные губы, тысячу раз их целует, обнимая деву в награду. Та же охотно внимает рассказам и песням Эакида о Хироне и Пелионе, в восторге она от деяний славного юноши и этим еще больше возбуждает Ахилла. Объятия страстные, голоса звуки, и то, что саму ее взглядом жадным пронзает и тяжко вздыхает средь речи не к месту, – все удивляет ее; бежит легкомысленно тайны, что уж готов он открыть, запрещает ему признаваться.
Ахилл лишь про себя усмехался обожженными во младенчестве тонкими своими губами, хоть и не опытен был в делах Афродиты. Все дивятся тому, как несет он стяги девичьи и распрямляет мощным движеньем широкие плечи – равно к лицу ему матери хитрость и мужество пола. Деидамию, что дев всех прекрасней, Ахилл затмевает, и настолько она в сравнении ему уступает, сколь сама превосходит сестер своей красотою.
66. Ахилл сходится с Деидамией и рождает Пирра [52]
Однажды в запряженной волами упряжке юная Селена, дочь солнечного титана Гипериона, неспешно поднималась на потемневшее небо, благостный сон в это время с высоких небес спускается плавно на землю и обнимает мягкими пушистыми крыльями весь мир, в дремотную тишину погруженный. Все успокоились хоры, и медь, утомившись от звона, тоже молчит.
И вот, Эакид, радуясь волшебному безмолвию лунной ночи, решил взять то, что так долго втайне желал, и Деидамию в жаркие заключает объятья. Всемогущая Юность, наперсница златой Афродиты, свела Ахилла с дочерью Ликомеда. С небесных высот это видел весь звездный хор, и юной Селены серебристые рога от стыда слегка покраснели. Рощу и горы наполнила криками дева. Так была похищена девы невинность, о чем вскоре стал свидетельствовать Деидамии быстро растущий живот. Дочь прекраснейшую царя Ликомеда, тревогой объятую, Ахилл не однажды так утешал:
– Почему ты так трепещешь? Это же я с тобой, твой Ахилл. Я, что рожден был богиней морской, а на воспитанье в Фессалию послан. И никогда бы женского платья надолго я не надел, коль тебя б не увидел на празднике могучей Афины. Тебе шерсть приносил я, тебе же тимпаны. Что же ты плачешь, ведь стала невесткой ты божественного дома морского. Что же рыдаешь, подаришь ведь небу и морю ты очень сильных потомков!
Бедная Деидамия в ответ обычно так лепетала:
– Но ведь мой строгий отец…и твоя мать – богиня…
– От меча и огня падет прежде Скирос, прежде повержены стены будут от бури и ветра, чем наш брак ты искупишь своею печальною смертью; разве во всем мы должны быть послушными строгому отцу твоему или моей божественной матери? Однако пока молчи о похищенной девичьей чести. Время придет и все я сам расскажу.
Замирало от страха сердце царевны, речей испугавшись ужасных, и честность Пелида порой внушала сомнения ее девичьему сердцу: не понятно менялось лицо Ахилла во время таких признаний. Иногда Ахилл ей казался юношей с трогательной и чистой душой, но чаще он бывал раздражительным и вспыльчивым: то в сияющих глазах светилась какая-то бешеная преданность и всепоглощающая любовь, то тонкие губы вдруг изгибались в хищной улыбке безжалостной.
