При последних словах Одиссея к оружию метнулись руки Ахилла, и краской гнева обильно все покрылось лицо. Довольный Лаэртид замолкает, и тут слово берет Диомед:
– О потомок достойнейший моря, теперь ты нам поведай, как проявились первые признаки твоей доблести. Нам расскажи о Хироне: как пробуждал он в тебе грядущей славы зачатки, мужество как воспитал, укреплял как тело и дух твой?
76. Ахилл рассказывает о своем обучении у Хирона
Кто ж о деяньях своих не захочет поведать? Ахилл же скромно рассказ начинает:
– Как только принял меня в пелионской пещере Старец мудрейший– я голод свой насытил львиным мясом жестким и мякотью волчицы полуживой. Вскоре наставник учить меня начал красться по гиблым болотам, не бояться волн, разбивающих скалы, и чащи леса безмолвной и темной. Были тогда уже меч при руке и колчан за моею спиною – рано развилась тяга к оружию. И от жары и мороза неприкрытая одеждой кожа совсем огрубела, и не было мягкой и теплой постели, мы на замшелых камнях находили с учителем ложе. Вскоре стал заставлять он меня обгонять уж стремительных ланей и лапифских коней, догонять и посланный к цели дрот. Лишь когда брел по траве я, шатаясь, и был вконец обессилен, он хвалил меня и поднимал с мудрой улыбкой на свою широкую конскую спину и учил меня искусству наездника. Часто меня заставлял он по льду при первом морозе быстро бежать, не нарушив наледи тонкой, – гордость мальчишки! Так нужно ль еще говорить о моем воспитании у Кентавра?
Ахилл задал из показной скромности этот вопрос потому, что не ждал никакого ответа и тут же быстро продолжил:
– Не позволял никогда мне наставник преследовать робких серн или ланей копьем поражать осторожных в Осских чащобах, но просил угрюмых медведей в берлогах, грозных вепрей тревожить, тигрица мощная скрыться от меня не могла, как и львица с потомством в горной пещере. Был подготовлен я и к схваткам с оружием разным, все испытал на себе я свирепого Ареса лики. Я изучил, как вращают оружьем пеоны, как потрясают копьем македонцы, как в битве владеют пикой сарматы, геты мечом и луком гелоны, как управляется с гибким ремнем своим балеарский пращник, который в размахе сеет летящие раны и вращеньем пращи над собой границу проводит. Вряд ли смогу я свои все припомнить деяния, даже, если достойны рассказа они: ведь учил меня Старец и перепрыгивать рвы, и на вершину взбираться горного пика тем шагом, которым бегу по равнине, и отбивать щитом валуны, словно в битве снаряды, и в дом горящий входить, и на скаку останавливать пешим быстрых четверку коней. Помню – Сперхий, разбухший от влаги, талым напоенный снегом и проливными дождями, камни нес в бурном потоке, деревья, что вырваны с корнем. Там, где теченье сильнее, Хирон мне приказывал волны сдерживать, встав на стремнине – их лютый напор он едва ли вынести мог бы и сам, четырьмя копытами упираясь. Я же стоял, но река быстротечная, покрытая пеной, меня относила, а он угрожал мне, сверху свисая, и словом жестоким стыдил меня Старец. Выйти на берег не смел без приказа я – жаждою славы уже тогда был я влеком, при Хироне ничто не казалось мне тяжким.
Глаза Ахилла сверкали, с живостью он вспоминал у Хирона проведенные годы:
– Когда на Пелионе появился Патрокл, много было игры: эбалийских метание дисков в небо высокое, тел для борьбы умащенных сплетенье и кулачные битвы – труда в этом было не больше, чем по струнам звучащим бряцать Аполлоновым плектром и восхвалять в песнопениях доблести древних героев. Также Хирон меня научил зельям и травам целебным, средство какое чрезмерную кровь остановит, какое благостный сон наведет, какое открытые раны закроет, язвы какие железом, какие травами лечат.
