Дождь надоедливой дробью шуршал по промасленной бумаге решетчатых дверей. Все, что было в пещерах, – постели, одеяла, одежда, даже доски столов и ящики, служившие сиденьями, – все стало влажным. Большинство летчиков было погружено в сон, а кто не спал – бранил метеоролога. Если бы не его благоприятные предсказания, день наверняка был бы объявлен нелетным.
Тогда состоялось бы партийное собрание, которое откладывалось со дня на день из-за напряженной боевой работы и для которого у каждого назрели вопросы. Но удивительный оптимизм метеоролога держал командование полка и летчиков в постоянном напряженном ожидании возможного вылета. В таких обстоятельствах оставалось одно: спать под унылый шум дождя.
Лагерь полка казался вымершим. Даже комары приуныли, и только те, которым удалось пробиться за циновки, прикрывавшие вход в пещеры, с обычным рвением досаждали летчикам.
В командирской пещере, опустив ноги с кана, сидел Фу. Напротив, за маленьким столом, сидел Лао Кэ. Одною рукой он подпирал щеку, другою, вооружившись спичкой, ворошил окурки в старой жестянке.
– Вам бы, извините за мнение, учителем быть, а не истребителями командовать, – сказал Фу, продолжая разговор.
– Для меня это одно и то же… Я думал, мы с вами сходимся в мысли, что бой – школа. К тому же самая строгая школа!
– Вы чрезвычайно правы: строгости много, – усмехнулся Фу.
– И ученики в ней разные бывают – плохие и хорошие… Вам опять повезло на «трудного»… Я говорю о Чэне.
Фу сжал сигарету так, что табак рассыпался.
– Такие «индивидуалисты» высокого полета здесь только помеха. Нам доверили это небо, и мы никому не можем позволить гоняться за личными трофеями ценою общей победы. Я настаиваю на том, что Чэн нам не подходит.
– Вы меня радуете: на этот счет у нас с вами одно мнение.
Фу рассмеялся:
– Вас невозможно вызвать на спор!
– А я и в самом деле с вами совершенно согласен, – с полной серьезностью сказал Лао Кэ. – Чэн в слетанной части действительно не годен.
– Правильно.
– И наша обязанность… – Лао Кэ умолк, старательно раскуривая трубку. – Когда от нее поднялась голубая струйка, он не спеша отогнал дым движением руки и договорил: – Вот я и говорю: наша обязанность сделать так, чтобы он был годен.
Фу в сомнении покачал головой.
– Он не из тех, кого переломишь: упрям и… староват.
– И мне так кажется: упрям и недостаточно молод, чтобы его ломать. Если переломится, никуда не будет годен. – Лао Кэ сделал глубокую затяжку и, прищурившись, поглядел в глаза заместителю. – Не ломать его, а гнуть будем.
Фу рассмеялся и проговорил:
– Рассердиться бы на вас, обидеться за то, что вы меня учите! А мне, как всегда после разговора с вами, легче: словно понял что-то новое, хотя знаю все не хуже вас…
– А вот поначалу, когда вас к нам только что назначили, вы мне показались… не смею сказать…
– Ну, ну?.. – с усмешкой спросил Фу.
– Ходит человек, молчит. Словно в себя все время смотрит. Даже после боя, когда у всего народа языки ходят.
– Языки – это от возбуждения, – сказал Фу. – Но вы не правы. Я тогда не в себя смотрел, а в людей вглядывался. Понять их нужно было.
– Это вы же меня научили людей распознавать! – одобрительно сказал Лао Кэ. – Но больше всего мне сначала не нравилось, что вас ничем нельзя было из себя вывести. Даже показалось мне, что вам все на свете безразлично: и люди наши и дела… Это пока я вас не разобрал.
– А теперь, решаюсь спросить, разобрались?
