– Да, – голос тихий, раздраженный и очень уставший. – Досматриваю прекрасный сон о том, что я староста факультета и живу в своей комнате одна-одинешенька.
– Вот как, – горько усмехнулась Василиса и смежила веки. – Не могу уснуть. Вижу ее. Думаю о ней… – голос дрогнул. – Страшно мне. Если ты права…
Раздался тихий вздох и шелест одеяла. Василиса услышала, как натужно скрипнула кровать рядом, почувствовала прогнувшийся матрас под собой и машинально повернулась спиной. Полина легла рядом, юркнув под одеяло, крепко обняла Василису и прошептала:
– Спи – станет легче.
Спустя мгновение усталость и теплые объятия увлекли в глубокий сон без сновидений.
Февраль. Год поступления Колычевой
[17.02.2023 – Пятница – 11:45]
В общей гостиной для членов президиума студенческого совета было тихо; в камине тлел слабый огонь; картины на стенах покрылись пятнами, их освещало февральское солнце, что пробивалось сквозь приоткрытые шторы; и слышалось мирное тиканье настенных часов. Натан Кауфман – староста факультета сценических искусств и кинематографии, – которого в России предписывалось называть Анатолий, хотя он и предпочитал оригинальный вариант, начал свой выходной день не так, как планировал.
Староста сидел в мягком кресле, расслабленно закинув ногу на ногу. На колене лежала книга Эллиаса Канетти «Ослепление». Приоткрытые страницы он придерживал длинными чуть узловатыми пальцами, ритмично стуча указательным. В свободной руке держал теннисную ракетку, время от времени размахивал ею из стороны в сторону или прокручивал ручку. Волосы цвета спелой пшеницы, доставшиеся ему от далеких предков – ашкеназских евреев, что жили в Германии еще до холокоста, – аккуратными локонами лежали на черной повязке, не скрывая эмблему академии.
Натан был достаточно умен, сообразителен, а главное, любил подмечать детали, на которые многие могли бы и вовсе не обратить внимания. Наблюдательный. Он во многом сомневался, ко всему и ко всем относился с недоверием, критически. Настоящий скептик – двумя словами. Очевидно, что Натан не тот человек, который легко заводил знакомства, а тем более друзей. Но был достаточно социализирован, поэтому в компании старост чувствовал себя комфортно.
Тишину и уединенность нарушили знакомые торопливые шаги, которые Кауфман услышал еще до того, как дверь в гостиную шумно распахнулась.
– Толик, мальчик мой, таки идем мы на кор-р-р-т сегодня? – на пороге появился Александр Белавин – староста факультета теории и истории искусств – в черном поло, белых шортах на два пальца выше колен и монохромных кроссовках в тон образу, впрочем, как и Натан, а на плече держал теннисную ракетку. Его медные волосы были неопрятно взъерошены, взгляд возбужденный, в глазах мелькал озорной блеск, а лицо озаряла улыбка, при которой всегда выглядывали глубокие ямочки на щеках.
Белавин был слегка глуповат, но не в своей сфере знаний – был одним из лучших студентов своего факультета, начитан и талантлив, – а в сфере житейской мудрости. Она у него отсутствовала. Натан полагал, что Белавин был прост как две копейки, рубаха-парень – как угодно. При этом улыбка никогда не сходила с его лица. На все смотрел сквозь призму позитива, добра и великодушия. Парень с большим сердцем. Александр был самым комфортным человеком для Натана. От него не стоило ожидать подвоха: ни явного, ни скрытого.
– Ты знал, что еврейский акцент, разговор «по-раввински», картавость и прочие языковые особенности не заложены у евреев генетически? – спокойно спросил Натан, не отрываясь от книги. – Ты такой ограниченный и стереотипный, – поднял глаза на Белавина и отчеканил: – Ди-но-завр.
