Не заботясь о позах и ракурсах, Ирен неторопливо подбирала нашу разбросанную тут и там одежду и складывала ее на стул. Моя упомянутая выше camera obscura заработала с лихорадочной скоростью. Вот Ирен остановилась в метре от меня (щелк!), повернулась ко мне спиной (щелк!) и наклонилась за чулками (щелк, щелк, щелк!!). Вздыбились и разверзлись молочные берега ягодиц и явили мне взрывные подробности ее заповедных мест (и до сих пор являют, лишь закрою глаза). Подернутые мускатной тенью створки приоткрылись, и сердце мое превратилось в пушечное ядро. Плохо соображая, я потянулся к Ирен рукой, но она отступила, подобрала с пола мои трусы и надела их. Затем притворно спохватилась: «Ой, это же твои!», подошла ко мне, скинула их и застыла передо мной ожившей, ошеломительно доступной богиней, наполнив мою голову изнемогающим щелканьем. В безотчетном порыве я сполз на колени, привлек ее к себе и прижался щекой к животу, погрузив подбородок в щекочущие райские заросли. Она запустила пальцы в мои волосы, и когда я накинулся с поцелуями на ее живот, ее руки с мягкой силой потребовали у моих губ спуститься ниже. Я принял их призыв за случайный судорожный каприз, но они продолжали настойчиво толкать меня вниз.
Куда?! Зачем?! Ведь там же… Да, и что? Ты считаешь, что это гадко и непристойно? Нет, но… Тогда вниз и вперед! Но я не могу – богиня, все-таки! Глупости! Богиня тоже человек! Давай, красавчик, смелее! Мужчина ты или нет?
И я подчинился. Примяв курчавый мех и чувствуя себя так, словно бросаю оскорбительный вызов высокому белокрылому покровительству, я прикоснулся губами к ее теплому, влажному лону. Ирен расставила ноги, прижала мою голову к себе, и мой рот погрузился в невообразимо нежные, глянцево-скользкие, податливые складки. Придерживая меня одной рукой за затылок, другой рукой она нервно теребила мои волосы, давая понять, что плацдарм захвачен и что следует развивать наступление дальше. Но кто мне скажет, что делать дальше? И я замер, не в силах оторвать губы от горячего гейзера, чьи колдовские терпкие испарения дурманили мое растерянное обоняние.
Ирен, видимо, решила, что для начала с меня хватит, и ослабила хватку. Я обмяк и спрятал полыхающее смятением лицо у нее на животе, думая лишь об одном: как быть с губами? Облизнуть их было бы чересчур смело. Вытереть рукой – значит, обнаружить брезгливость. И я освободился от жгучей влаги, делая вид, что целую ее живот и думая лишь об одном: как я теперь этим губами буду ее целовать? Как верующему после ЭТОГО целовать крест?!
То, к чему Ирен меня подтолкнула, стало для меня откровением. Впервые я всеми органами чувств коснулся этой таинственной и малоизведанной мною части женского материка. Даже не части, а могущественной метрополии, которой подчиняются остальные органы женского тела (и мужского, кстати, тоже). До поры, до времени она скрыта туманом извращенных представлений, но приходит время, туман рассеивается, и она становится мужским фетишем. Ее культ пантеистичен, ее власть абсолютна. С беспощадностью черной дыры она затягивает мужчин в свои розовые, тропические объятия – жаркие, тесные и влажные. Творя вместе с ними любовную мессу, она доводит их до религиозного исступления, лишает разума, становится центром вселенной, изнаночным миром пятого измерения, приемным покоем для их обезумевшего естества. О ней нельзя говорить низкими и плоскими словами, и достойные ее гимны еще не написаны.
