В свободное время, днём, лежал на тёплых досках или на песочке перед входом, у самых ворот.
Мы входили в стодолу осторожно, боялись нечаянно задеть Эгле. Откроешь ворота, осмотришься и заходишь.
Уж понимал нас и старался отдыхать в сторонке.
Однажды приехал из Швенченеляя за грибами один из владельцев хутора – загорелый, обстоятельный человек Саша. Велосипед он всегда оставляет на дворе в тени. А тут решил поставить в стодолу.
Открыл ворота, вкатил велосипед, выходит, а навстречу змея ползёт. Поднял Саша с пола прутик да и стеганул Эгле. С испуга, наверное, стеганул, от неожиданности.
Эгле не стронулась с места. Только свернулась в тугой мрачный клубок и подняла головку: не понимает Александра Аркадьевича.
А Саша, видно, не оправился от испуга и еще раз Эгле прутиком.
Расправился уж во всю немалую длину, вытянулся, как плеть обжигающая, и, не страшась человека, не таясь, повернул к выходу.
Ушёл из своего третьего дома.
С того дня мы больше никогда не видели нашего ужа.
– Я же пошутил, – оправдывается до сих пор Александр Аркадьевич. – Кто же знал, что он такой обидчивый.
Антон Антоныч слушает взрослых и не очень понимает, в чём дело. Может, хорошо, что не понимает…
Поздний сиреневый вечер. Хутор тонет в густом сиреневом цвету. Запах сирени смешивается с клейким тополиным ароматом. Дорожки наши, сама пыль дорожная напитались этим бальзамом.
Антон Антоныч спит.
Где ты теперь, Эгле?
Душный вечер раскачивает травы вдоль её невидимой тропы.
Землянику собираем с двадцатого июня. Много её возле хутора. Лесные полянки, опушки, сосновый молодняк, береговые склоны – всё земляничники.
Сто раз на дню вспомнишь: «Стоит Егорка в красной ермолке, кто пройдёт, всяк поклон отдаёт?» Про землянику загадка.
Антон Антоныч собирать не умеет и не хочет. Куда бабушка, туда и он, – ходит не отстаёт. Собрала бабушка горсть – мальчишка рот открывает, а кузовок пустой. Собрал я горсть – мальчишка рот открывает…
Горсть – рот, горсть – рот, а кузовок пустой. Много ли так соберёшь?
Пришлось разделиться. Я хожу утром, жена – после обеда, когда мальчишка спит. Вечером ходим втроём.
Может, Антон Антоныч и кормился бы на земляничниках, да комары отвлекают – чешется и нас потерять боится – глазами постоянно ищет.
Попробуй-ка, поброди по лесу один! Тут привычка нужна.
А прошло денька три и освоился.
Отстал он как-то от нас и закричал:
– Ба-ба-аа!
Бабушка не откликается.
– Де-да-аа!
Не откликаюсь.
Наблюдаем за ним и помалкиваем. Он нас тоже видит.
Покричал-покричал и вдруг словно решил: а чего кричать-то? И сам стал собирать ягоды в рот.
Нагнётся, сорвёт, почешет комариный укус – и в рот ягодку. Присядет, сорвёт, почешется – и другую в рот. Зацепится за елочку белыми льняными штанами, упадёт, полежит-полежит, сорвёт третью ягодку. И подниматься-то с травки ягодной совсем не обязательно: вон она четвёртая земляничина, почти перед носом!
С того вечера редко просит срывать ему ягоды. Сам собирает с удовольствием. Только не в лукошко, а в роток шестизубый.
День первой земляники стал для Антон Антоныча праздником «Ложкой по лбу». Обычай есть: пробуешь кушанье первый раз в жизни или первый раз в году – получай ложкой по лбу. Такое вот весёлое благословение, разрешение. Чтобы добрая слава шла о кушании.
Тебе ложкой по лбу, а ты благодаришь за новое. Мы этого обычая не знали. Просветил друг Марукас.
А бабушка ещё одну игру вспомнила. Она росла в Калужкой деревне Агапино. У них был обычай хлестать ребятишек и скотину первой вербой. Стегали и приговаривали: «Как вербочка растёт, так и ты расти!» или по-другому:
