– Я люблю тебя, – шепнула она, всматриваясь в дорогое лицо.
– Я тоже люблю тебя. Как насчет чердака?
Эстер энергично закивала, и они вместе пошагали к дому. Эстер думала о младенцах. Как бы ей хотелось подарить Филиппу себя – и ребенка! Но сейчас не время для детей. Хорошо, что они с мужем есть друг у друга.
Глава седьмая. Рождественский сочельник 1940 года
АНА
– Тихая ночь, святая ночь…
Рождественские гимны раздавались на улице прямо под окнами Аны. Пели по-немецки, но все равно прекрасно. Подойдя к окну, она посмотрела на детей. Пар вылетал из их ртов, словно музыка сама принимала материальную форму. Ана вздохнула. Дети казались такими невинными. Они восхищенно смотрели на огромную рождественскую елку, установленную в конце улицы. Это были не нацисты, а обычные немцы, которые спокойно жили в Лодзи, пока в город не вошли солдаты и не сказали им, что они выше всех остальных. Кому не хочется такое услышать?
Ана не могла их простить. Да, это не они сменили название города и приняли новые законы, не они загнали евреев за колючую проволоку, но они не выступили в защиту тех, кто оказался в гетто. Они не сказали: «Нет, это неправильно, не по-христиански!» Нет! Даже распевая рождественские гимны, они радовались, что во время войны оказались на нужной стороне и смогут получить весь мир – и неважно, какой ценой. Стиснув зубы, Ана отвернулась от этих ханжей и вернулась к родным.
При виде накрытого стола сердце ее сжалось. Весь день они постились, но сейчас их ждал традиционный праздничный ужин. Стол застелили сеном и белой скатертью – символ стойла. Двенадцать тарелок символизировали апостолов. Рот Аны наполнился слюной, когда она увидела свекольник, нежные пироги, селедку в сливочном соусе и классического жареного карпа. В этом году найти рыбу было нелегко, но вчера Якуб вернулся домой и сказал, что приятель отца его друга продает карпов на окраине Каролева (официально Карлсхофа). Бартек поспешил туда. «Улов» они всю ночь держали в ванне, и теперь вкуснейшая золотистая рыба красовалась посреди стола.
Мальчики надели праздничные костюмы. Они были такими красивыми и сильными, что Ана не удержалась и обняла каждого. Якуб отбивался и твердил, что она испортит его прическу. Работа в типографии сделала его тщеславным – наверное, потому что там было много молодых наборщиц. Ана надеялась, что он найдет себе девушку. Конечно, время для свадьбы неидеальное – и Эстер, и Филипп тому пример. Но нельзя отказывать себе в радости, и Ана снова поцеловала сына. Тот с улыбкой принял ласку и двинулся к столу.
– Потрясающе, мама!
– Похоже, у нас немало еды…
Стол казался поразительно роскошным после всех лишений года. Ввели карточки, и поляки всегда оказывались в очереди последними, за наглыми немцами, поэтому доставалось им немногое. И все же по редким разговорам с Эстер Ана знала, что в гетто положение хуже, гораздо хуже. Тамошним обитателям приходилось довольствоваться гнилой картошкой и овощами, непригодными для отправки в Рейх. В морозы такого питания было явно недостаточно. Кроме того, в гетто не хватало дров, чтобы готовить еду, поэтому овощи часто приходилось есть сырыми. Дети отправлялись в северную часть гетто, Марысин, и рылись в мерзлой земле в поисках угля. Люди так мерзли, что сжигали собственную мебель. При виде золотистого карпа Ане стало неловко.
– Сегодня Рождество, мама, – сказал Якуб. – И мы не ели весь день.
