– Ты же просто нашиваешь звезды, верно? – спросила Эстер, указывая на груду одежды.
– Верно, – кивнул Филипп.
Это действительно было позволено, и некоторые состоятельные евреи даже заказывали звезды особого фасона, создав своеобразную моду страдания. Впрочем, нацисты быстро положили этому конец. Но их мелочность дала Филиппу новые заказы – он менял стильные звезды на грубые заплатки, которые так нравились захватчикам. А уж если он кое-где делал шов, подшивал подол или добавлял какую-то деталь, то кому до этого было дело?
– Немцам не на что жаловаться. Они и без того нас всего лишили – зачем им еще и наша одежда?
Филипп неловко поежился.
– Мне, правда, нужно тебе что-то сказать…
Эстер с удивлением посмотрела на него.
– Это не про одежду?
– Нет.
– И это не может подождать? – снова спросила она, но у нее уже возникло неприятное чувство, напрочь убившее настроение. – Что ж, рассказывай…
– Нет, нет, нет, это может подождать… Иди ко мне…
Он начал расстегивать пуговички на ее форме, но пальцы его дрожали, и Эстер осторожно его остановила.
– Лучше расскажи, Филипп… Общая проблема…
– Все равно проблема, – мрачно закончил он.
– Пока мы вместе, то…
– Пока…
Сердце Эстер упало.
– Что случилось? Квартира? Хозяин…
– Нет, не хозяин, нет… Просто… Подожди минутку…
Он метнулся в кухню и вернулся с местной газетой «Лодзер Цайтунг». Филипп медленно развернул ее и передал Эстер. На развороте была напечатана карта города, с темным пятном в районе рынка Балуты. Ниже было напечатано «Die Wohngebiet der Juden».
– Wohngebiet? – Эстер непонимающе посмотрела на Филиппа.
– Место проживания, – перевел он и с горечью добавил: – Гетто.
Эстер рухнула на постель, даже не заметив, что Филипп сел рядом. Она никак не могла понять немецкий текст. Статья, написанная в имперском стиле захватчиков, гласила, что евреи как «раса, лишенная чувства чистоты» должны жить отдельно от остальных членов общества, чтобы не заразить «порядочных граждан» города. Эстер снова и снова перечитывала эти слова, понимая их лишь отчасти.
– Лишенная чувства чистоты, – прошептала она. – Да как они смеют?!
Она оглядела свою квартирку – маленькую, старую, даже ветхую, но безупречно чистую.
– Это неправда, Эстер, – мягко проговорил Филипп.
– Знаю! И от этого еще хуже! Как они смеют говорить о нас такое? Разве не существует закона о клевете?! Почему их никто не остановит?
Филипп закусил губу.
– Они – победители, дорогая. Значит, они могут сделать все, что захотят…
– И загнать нас в… гетто?
Даже само слово было отвратительным – коротким и резким, как ядовитое насекомое.
– Похоже, да…
– И когда?
Филипп сглотнул.
– Нам дали три дня…
Эстер с ужасом посмотрела на него, поднялась и вышла из спальни в кухню. Пальто ее висело на крючке в коридоре – там она повесила его, войдя домой, ощутив восхитительный запах бигоса и увидев любимого мужа в фартуке. Ей хотелось соблазнить его, несмотря на все, о чем он уже знал… И в то же время ей хотелось, чтобы он не говорил ей об этом, пока… Пока что?
– Что нам делать, Филипп?
Он подошел, обнял ее за талию, и она прижалась к нему. Он нежно провел губами по ее шее.
– Мы станем еще ближе друг к другу, дорогая. Эта квартирка нравится мне так же, как и тебе, но мой дом – там, где ты. Если немцы думают, что нас можно сломить, вытеснив из родного города, то они ошибаются. Давай съедим наш бигос и ляжем в постель, а завтра пойдем к родным и найдем новый дом – лучше любого немецкого дворца, потому что наш дом будет наполнен любовью, а не ненавистью.
