…Однако совсем оставленный без внимания и даже почувствовавший себя обделенным нежной теплотой этого ангела железный истукан повернул в сторону удаляющейся фигурки голову-шлем. Забрало поднялось, показав внутри человеческую голову средних лет, с выражением веселого недовольства в глазах.
– Сверистелка! – проговорил стражник себе под нос, так как простаивая на часах долгое ночное время заимел обыкновение говорить сам с собой, но первое высказывание о Клементине продолжилось думой о ней же. С каких это пор она перестала обращать на меня внимание? И глубоко вздохнул.
Теперь же чтобы вернуть нашему повествованию дополнительную упорядоченность и охватить все стороны завязывающихся событий, которым в одном месте предстоит очень сильно разгореться, а в другом…, а вот что в другом, нам предстоит узнать, перенесясь из галереи, в которой ничего не было слышно, из апартаментов, где арии сольного Альбертика с прерывающимся аккомпаниментом находили в душе бедной девушки смятение и полный переполох; и даже из под балкона; перенесемся так же чуть назад по времени, когда исполнитель сего не решался расточать наружу свое песенное дарование, но когда шестерка коней с шестью ездоками весьма благополучно добралась до зарослей паркового леса, стоящего за решетчатой дворцовой оградой, огибавшей «поля» самого угла Сан-Вито и аж за старинные развалины.
Спешившись первым, Франсуа д’Обюссон торопясь предоставил друзьям искать место поудобнее и укромнее без него, или лучше не искать пока ничего, а дождаться его здесь, когда он вернется с разведки. Фернандо на всякий случай был послан с ним, но у ограды оставлен схоронившимся в кустах, а сам Франсуа преодолев преграду стал пробираться дальше, теперь уже в окультуренных зарослях и к тому моменту, от которого мы сделали небольшое отступление назад, на голос осторожно подобрался к самому месту, раздвигая руками ветви кустистых акаций, взглянул на…
То что он там увидел представилось и ему, не только, даже Педро, очень презабавным. Пухленький Альбертик отчего-то с выпяченным задом самоотверженно пел песню, задрав голову к верху, ничего не видя и не слыша, вокруг кроме себя и своих вскриков, которые сбивали всю музыку, наводимую музыкантом, колотимым и колыхаемым внутренним, еле сдерживаемым смехом, в какие-то мгновения с треском прорывавшимся наружу через супротивно сжавшееся нутро, с последними остатками держащихся трезвых сил.
Франсуа д’Обюссон взглянул еще на темные окна несомненно ее покоев и подумав проговорил самому себе вслух:
– Э! Тут мне ее не найти, раз уж женишок внизу успеха не имеет.
И задвинув ветви скрывавшей его зелени обратно, шевалье заспешил назад; он и так потерял много времени. А позади, как только смолкли последние горланные звуки песни, сразу же затянулась вторая, с возросшим мастерством поднаторевшего исполнителя, уже более похожая на серенаду; и Педро удавалось ловчее подавать созвучные аккорды. Но смех все так же продолжал пронимать и разбирать волю к добротному завершению хотя бы своей роли. Его же участие пока, впоследствии можно было свести Альбертиком к тому, что он только мешал и расхолаживал дерзновения, что потом ему могло дорого обойтись по службе и со всех сторон. Это несколько насторожило библиотекаря и придало силы успокоиться хоть на некоторое время и все больше постараться подыгрывать в тон напеванию. Стоя подальше от глаз под балконом, Педро больше ничего другого и не оставалось делать, как стараться толстоватыми и тугими пальцами по струнам.
