Но злодеи знали, на что шли, знали, чем рисковали в случае неудачи, их никто не неволил. Вина Филоты была доказана, Парменион же был казнен без суда и следствия. Но у необходимости свои жестокие законы. Александр не мог оставить его в живых по многим причинам. Старый генерал пользовался слишком большим влиянием в армии, особенно среди солдат-ветеранов. Он имел под своим началом большое войско и деньги, на которые смог бы нанять еще большую армию для открытой борьбы с Александром. А на борьбу он поднялся бы непременно. Во-первых, по закону кровной мести – отомстить за сына и, во-вторых, потому, что строил в душе планы свергнуть Александра, если верить показаниям под пытками Филоты. Ох, уж эти пытки. Гефестион рассказал потом Таис, как рыдал Александр на его груди, когда в соседней комнате пытали Филоту, как будто мучили самого Александра.
«Почему?» – был последний вопрос Александра. «Я тебя ненавижу!» – ответил Филота. Не мог он снести, что на его глазах в течение нескольких лет Александр из мальчишки превратился в мужа, героя, оставившего далеко позади таких полководцев, как Филипп или Парменион. Филота отказывался признать это, он завидовал и ненавидел. А ведь Александр давно подозревал его в нелояльности, но ничего не предпринимал, надеясь, что Филота образумится. Страшно подумать, что было бы, если бы покушение состоялось! Прав, ах, как прав великий Гесиод:
«Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил…»
Таис, наконец, оправилась от первого шока и снова взяла в руки письмо Александра.
Прочтя его, она упала на кровать и зарыдала в голос.
– Что пишет Александр о покушении? – спросила Геро тревожно.
– Ни слова… – прошептала Таис и обессиленной рукой протянула письмо подруге.
«Моя пленительная, желанная, нежная возлюбленная, душа моя…» – «Моя пленительная, желанная, нежная возлюбленная, душа моя…» – Геро несколько раз перечитала это обращение, пытаясь представить, как бы произнес его Александр. – «…Спасибо за письмо, за добрые слова. Будь здорова и благополучна, любовь моя. Сегодня смотрел танцы дрангианских женщин – на них длинные красные платья, поверх массивные, как броня, серебряные украшения – и представлял тебя, мое сокровище, в этих нарядах. Я уже видел на тебе платья, которые нравились мне больше. Но и это дрангианское пойдет тебе, я уверен, ибо ты украсишь собой любой наряд, даже такой мешок до пят. Украшения красивые, но они на местных женщинах провисают, на тебе же будут лежать. Вот так я вижу в каждой чужой женщине тебя.
Я вижу тебя и сейчас, когда пишу это письмо. Ты сидишь напротив, подперев голову руками. От твоего лица исходит такое очарование, которого не может быть ни у кого другого. В твоих глазах столько нежности, что я не могу удержаться, чтобы не поцеловать их. Ты садишься ко мне, невесомая, как душа-Психея, но ты не только прелестнее ее, но и несказанно умнее. Я чувствую твою ладонь в моих волосах (кольца ты сняла, чтоб не вырвать клок волос, как случилось когда-то). Я чувствую твое дурманящее дыхание у моего лица, я кусаю твои мягкие губы, и пью твою слюну, что слаще меда и хмельней вина. Я целую три родинки на шее за ухом – пояс Ориона – которые я обожаю, целую твои теплые ладони, твои подмышки, и ты смеешься и выворачиваешься, твой сладкий живот (надеюсь, ты не похудела так, что он ввалился, как у гончей собаки), твою переносицу так долго, пока на ней не разгладятся морщинки беспокойства обо мне.
