– Знаю, ваше сиятельство.
– А знаешь, как он живет?
– Знаю, господин.
– И знаешь, что у него пять девчонок?
– Знаю. Вы же меня уже об этом спрашивали.
– Ах! Я забыл. Ну, ладно. Так вот, слушай.
– Слушаю, господин.
– Известно тебе, какую неприязнь я питаю к противоположному полу?
– Известно, господин.
– Потому то я и не женился никогда! – и он загоготал, оглушая своим смехом всю комнату. – Так вот! Поскольку род наш, само собой, разумеется, умирает, ибо не девчонки же эти станут его продолжать, то, стало быть, я решил так распорядиться: поскольку мне уже идет девяносто третий годок, хотя я и сожалею об этом, но жить вечно, не дано никому, я решил оставить завещание. Для этого тебя и позвал.
– В чью же пользу завещание, мой господин? В пользу вашего племянника?
– Вот еще! – граф вскочил, как вскакивал всякий раз, когда бывал чем-то возмущен.
– А в чью же?
– Мой племянник уже давно потерял всякое право на наследство. Еще раньше моему брату следовало выгнать его из дома, да помешанный почти ничего и не соображал. Ладно! К черту его! Я говорю, что он ни копейки не заслуживает! Во-первых, потому, что женился на уличной девке, а во-вторых, потому, что он и не мужчина вовсе! Где это видано, чтобы у мужчины сплошные девки рождались! Позор! Из-за этих гадюк весь наш род прекратится! Я ничего ему не оставлю! Пусть так и живет, как простой батрак! Но ты, Антон, спрашиваешь, в чью пользу я оставлю все свое богатство? Изволь! Я отвечу. В пользу церквей.
– Церквей?! Ваше сиятельство собирается передать все духовенству?!
– Почему бы и нет? Тогда я, хоть буду, спокоен в ином мире, ибо за меня будут ежечасно молиться.
– Простите, ваше сиятельство, но…
– Что?
– Можно ли возразить вам?
– Что ж, возражай, я послушаю.
– Не в том вы ищите успокоения души, простите.
– А в чем же надо его искать?
– В делах, хозяин, в добрых деяниях, господин граф.
– А точнее?
– Простите, ваше сиятельство, но ведь духовенство это…
– Что?
– Ну…
– Не нукай, не лошадь погоняешь. Говори, раз начал.
– Всякие попы, монахи… лишь немного наберется среди них таких, которые искренне чтят бога.
– А! Вот, куда ты клонишь!
– Да, ваше сиятельство. Большинство же хапуги, которые рады будут поживиться вашими деньгами, а молится…
– И думать забудут! А вообще то, ты прав. Но тогда, может, раздать все бедным? Только, чтобы они обязательно знали, кому обязаны своим благополучием!
– А может лучше, господин, вернуть кое-кому достойный образ жизни?
– Ты это о ком? – граф подозрительно поглядел на писаря.
– О вашем племяннике, ваше сиятельство.
– И ты посмел мне напомнить об этом недоумке?! – граф возмутился и по-обыкновению вскочил с кресла. – Ты посмел?!
Писарь вздрогнул и хотя его классические, благородные и красивые черты лица никак не выдавали в нем трусости, он все же не осмелился защищаться.
В конце концов, старый граф утихомирился сам и довольно-таки быстро. Следует заметить, что он никогда долго не пребывал в одном и том же расположении духа и если миг назад он злился, то теперь был совершенно спокоен, а если теперь был совершенно спокоен, то через секунду мог снова воспламениться от любого неосторожного слова.
– Ладно, уж! – великодушно выдохнул старик из своих огромных легких. – Так, что ты мне хочешь сказать про этого болвана?
Казалось, писарь обрадовался этому вопросу. По губам его, тонким и изящным, скользнула светлая улыбка.
– Господин мой, не завещайте своего богатства духовенству. На всех бедных его тоже не хватит, да к тому же племянник ваш и вся его семья, самые настоящие бедняки. Не богаче тех, кто по улицам слоняется, да милостыню просит. Вы понимаете меня, хозяин? Вы совершите поистине доброе деяние, если завещаете все своей же семье, ведь ваш род еще может продолжиться?
