И, мне тогда, и именно там в подмосковном Сергиев Посаде подумалось, что ведь надо ведь именно в этом отпуске дописать это, давно начатое эссе о нём, о простом человеке о земном, о человеке таком простом – об Алексее Ваямретыле, истинном верном и преданном своему хозяину самурае, человеке с таким открытым сердцем и еще с такой чистой, открытой для всех нас душой. Что надо, ведь мне всё вспомнить и поделиться с людьми тем, о чём знаю только я, а еще рассказать людям, как же он все эти годы жил, что его так по-настоящему и тревожило здесь на камчатской земле…
– И еще, мне хотелось другим рассказать, да и самого себя испросить почему же всё так и случилось именно тогда!?…
– Чтобы мне самому рассказать именно о нём, о его такой мечущейся и неуспокоенной еще и трепетной душе, которой было так тесно вместе с нами на этой благодатной землице камчатской и на всей нашей громадной Земле, которая способна была вести его и всех нас по этим тропам и узким камчатским, и по широким протоптанным не одним поколением тропам всей громадной и бескрайней Руси еще не один год, давая истинное творческое вдохновение для него и для нашего постоянного неостановимого во времени творчества, и давая всем нам силу, и реальную уверенность, а еще, предоставляя нам возможность, преодолевать все те временные трудности, которые может быть буквально через день, через неделю, а то и через месяц покажутся нам не такими уж и не вероятно фатальными, предстанут перед нашим внимательным взором не такими уж и не преодолимыми, а еще и в памяти нашей легко забудутся, вероятно там легко сотрутся, или заместятся другими сиюминутными проблемами каждодневного нашего бытия и, тогда, находясь в другом временном промежутке, мы поймем и осознаем всю ту их бренность наших бурных эмоций, всю бренность наших временных и пространственных наших кем-то вложенных в нас жизненных стереотипов, кем-то нам может быть навязанных или даже назойливыми средствами массовой информации привнесенных в наше сознание, всех тех, часто не нужных жизненных временных принципов, которым мы так тщетно пытаемся зачастую следовать, как и он пытался следовать тем его по-настоящему самурайским тем японским средневековым заветам и традициям, да и их наставлениям, так ни разу и, не побывав в самой-то прекрасной и той загадочной для всех нас Японии, а только может в детстве несколько раз, прочитав о ней и многое из книг, узнав о ней, что и там, оказывается есть маленькие, такие как и он люди, что и там наверное кипит настоящая их особая островная душевная жизнь, кипят настоящие человеческие страсти, хоть этот народ и умеет скрывать все свои эмоции, показывая нам и свою преданность, и показывая нам свою верность только своему хозяину.
Теперь вот, сидя за своим рабочим столом и, смотря на стоящую на столе в чуть позолоченной рамке его цветную фотографию, я постоянно задаю себе эти вопросы и никак не нахожу на них абсолютных, выверенных, однозначных и по-настоящему правильных ответов. Никак не нахожу я те единственные ответы, которые позволили бы по-настоящему мне понять, позволили бы мне еще полно и осознать нашу всю земную человеческую бренность и нашу земную, когда-то ведь у всех, наступающую земную законченность и полную нашу завершенность, которая ставит уж наверняка и навсегда одну единственную точку в нашей хоть длинной, хоть такой как у него короткой жизни может быть затем, превращая её нашу жизнь в ту невероятно черную дыру, которая легко всосёт за свой горизонт событий всё то, чем мы неистово страдали, о чём так искренне мы при жизни еще и болели, о чём иногда сильно переживали и из-за чего, вероятно не могли сделать или даже изменить и кому-то даже простить, так как всё это в такой момент превращается в ту маленькую, мельчайшую невидимую другими точку, которую вряд ли кто-то и увидит в безмерном Космосе всей нашей многогранной земно кипящей Жизни…
