Однако «совсем скоро» не устраивало Бориса. Ему вдруг жизненно важно стало сказать Антону, как он рад его видеть прямо сейчас, сию же секунду. Он, даже не взглянув на Олега, не отрываясь смотрел на сына.
– Пап, что ты хочешь сказать? – Антон неуверенно почесал бороду.
– Ннт, ннт…
Борис почувствовал, как лицо залила краска отчаяния и гнева, на мониторе слева от него резко отразилось повышение пульса. Он уже не слышал, как Аня и Олег кричат ему успокоиться. Мир вокруг стал раскаленным. Ощутив легкий укол, Борис, словно издалека, заметил про себя, что у Ани рука полегче, чем у медсестры в больнице. Затем, давящая темнота подобралась к нему со всех сторон, и он провалился в сон.
После того как женщина с короткими огненно-рыжими волосами вколола отцу снотворное, Антон понял, что больше не может там оставаться. Он вдруг почувствовал полное онемение. Сил не осталось ни на гнев, ни на радость, что Олег все-таки не убил отца, забрав его из больницы.
Им словно управлял кто-то другой, когда Антон спустился на седьмой этаж. Зимний сад матери встретил его багровыми азалиями, которые росли по обе стороны от входа. Сейчас эта буйная зелень и ослепительно-яркие краски резали глаз, и он поспешил в дальнюю часть сада.
За шесть лет тот ничуть не изменился, и Антон по инерции остановился перед ветвистым апельсиновым деревом. Именно здесь они с матерью всегда сидели, пока отец работал днями напролет. Антон опустился на просторный ротанговый диванчик, вдохнув пряный аромат цитрусовых, и мысленно перенесся на много лет назад…
– А это что, мой птенчик? – Золотисто-карие глаза мамы хитро смотрят на шестилетнего Антона.
– Это… канна? – неуверенно тянет он, оглядывая нежно-розовые цветы.
– Да, правильно. А эти?
– Тасмания?
Мама звонко смеется, и этот тягучий, словно мягкая карамель, звук разносится далеко по зимнему саду.
– Почти, дорогой. Гусмания.
– Они похожи на салюты, правда? – важно спрашивает Антон, стараясь показать, какой он взрослый.
– И правда. – Мама изображает глубокий шок и добавляет: – Как я сама не догадалась. Ты у меня такой умный мальчик.
Антон чуть краснеет от удовольствия и резво вскакивает с диванчика.
– Мамочка, я еще много всяких цветов запомнил! Пойдем скорее, покажу!
И она поднимается вслед за ним. Ее рука, как всегда, теплая и чуть мозолистая от работы в саду. Дорожка между зарослями пальм и фикусов очень узкая, и Антон изо всех сил прижимается к маминому боку, вдыхая терпкий запах розмарина и лимона…
…Антон вынырнул из воспоминаний, чувствуя монотонную ноющую боль в груди.
Для маленького мальчика знать названия стольких растений было довольно странно, но они с матерью проводили в зимнем саду много времени. Час за часом мама рассказывала ему о разных цветах и деревьях, пока названия стойко не впечатались в его память. Теперь же они были тесно связаны с тоской, оседающей пеплом во рту. После смерти матери Антон проводил все свободное время в этом саду, стараясь почувствовать ее. И, несмотря на то что в нем больше не раздавался тихий шорох посадочного совка и не разносился далеко вокруг запах ее крема для рук, только здесь он мог дышать.
Для отца же эта оранжерея была одновременно и памятником жене, и разрывающим душу воспоминанием. Зимний сад держали в идеальном состоянии, но отец никогда больше в него не заходил. Когда Антону было четырнадцать, отец отправил его в интернат, разорвав ту единственную хрупкую нить, соединяющую его сердце с домом, а несколько лет спустя выгнал из дома и его самого.
