В момент, когда Люба смотрела на семь узлов и трогала их маленькими аккуратными подушками пальцев, она продолжала мыслить в сторону дарителя и отдавать себя вновь и вновь, и что-то в этом существовало. Нить была как повод продолжить игру, что затягивала её глубже в ту самую пустоту и отвлекала от нерешённых бытовых проблем, очевидных долгов и откладывания работы на потом.
Ведь эта нить реально существует. Но что-то в ней не то, будто она не принадлежит ей. Да, почти месяц она мокла с ней, шеркалась о разные ткани, которые изо дня в день надевала на себя, и всё же нить была не про неё, она говорила о чём-то другом.
Носить её было похоже на то, когда ты лежишь в воде спиной вверх и смотришь на дно. Из ноздрей и кожи выходит воздух – пузырьки то и дело поднимаются вверх. Тело болтается в воде, но мозг всё ещё работает, даёт команды и думает, говорит. Это особенное измерение, когда половина тебя в воздухе, половина – в воде. Люба часто так делала, это стало одной из её практик. Чтобы избавиться от своей пустоты, она наполняла ею воду, а потом смывала, отдавала земле, которой по сути всё принадлежит.
– Я не хочу это иметь в себе, я не хочу быть такой, я не хочу, не хочу, не хочу, – мантра, разделяемая с водой. – Отпустите меня, оставьте.
Она представляла, как из головы всё переносилось в кончики пальцев ног и оттуда неизбежно растворялось в воде, она визуализировала тяжёлую энергию, которая, подобно свинцу, наполняла ёмкость. Она была похожа на труп, но на самом деле человека, задерживающего дыхание, чтобы продолжить путь. Может быть, в такие моменты она умирала каждый раз или по крайней мере находилась между небом и землёй, но то были лишь отрезки минут перед полной властью воздуха.
Одинокая звезда вертится в воде и смотрит на дно, где нет ничего и не будет, но главное, там нет слёз.
Перед тем как лечь, она проделала то же самое, и вроде бы ей стало легче, тело почувствовало невесомость и стало приятнее шагать по полу.
Легла. Рядом нож. Открыла карие глаза, как две крупные вишни в тёмном шоколаде, который то и дело стекал по её щекам и пачкал простыни качественной горечью. Она смахивала шоколад пальцами, и в темноте всё могло походить и на кровь – цвета никак не различить.
Сегодня шоколад застыл, он был свеж. Две вишни казались стальными от грозы, что распускалась то и дело на улице и отражалась в тех самых выемках, где растут ягоды. В комнатах и глазницах. В воде ягоды теряли свой блеск.
Ну вот опять. Почему-то всё стало таять вновь.
Люба: нить, нож, вода, вишни, комната…
– Ты очень красивая сегодня, Люба. Ток жизни всё ещё есть в тебе, и сегодня ночью, когда гроза играет по-настоящему, с чувством, в тебе отражаются все годы и делают тебя любимой, Люба.
Девушка отвлеклась от нити и ножа и посмотрела в щель между двумя половинами штор, и там было много неба, и она знала, что сейчас её глаза как никогда прекрасны, и почему-то ей стало хорошо, и эти вишни во время грозы отвлеклись от туннеля чувственных бесконечных, которые она создала сама.
Люба приподнялась в кровати, взяла нож, поднесла к запястью левой руки, расположила лезвие между кожей и шерстью и одним точным движением обрезала нить. И вдруг её не стало на молодом узком запястье.
На следующий день Люба воспользовалась огнём. Она подожгла нить, и долго по кусочку шерсть тлела, превращалась в пепел, исчезала, и ни одного узла в конце концов не осталось.
