Виктории он просил ничего не говорить: их знакомство, оставившее неизгладимый след в его душе, было недолгим, и теперь он боялся, что она его не вспомнит. Увы, наверное, только в книгах любовь с первого взгляда бывает взаимной, а в жизни один страдает, а другой… Другой, ничего не подозревая, ковыряет вилкой салат.
Дело было за ужином, разговор с Джедом не шел у меня из головы, и я раз за разом прокручивала его в мыслях, рассеянно наблюдая за Викторией.
– Теперь в этом доме два задумчивых молчуна, – сказала дэйна Агата. – И сидят друг напротив друга – словно в зеркале отражаются. Милисента, милая, вы тоже гадаете, где бы раздобыть денег на покупку очередного племенного жеребца?
Я спешно согнала с лица отрешенную задумчивость, а сидевший напротив дэй Стефан никак на это замечание не отреагировал.
– Так-то лучше, – кивнула баронесса, поймав мою вымученную улыбку. – А то я, взглянув на вас обоих, ненароком подумала, что вы были бы неплохой парой.
Я поперхнулась и закашлялась, а хозяйка рассмеялась:
– Не волнуйтесь, дорогуша. Пока вы ничем передо мной не провинились, чтобы я всерьез желала вам такого счастья.
– Ну зачем же вы так, матушка? – вступилась за пасынка Виктория. – Наш Стефан – завидный жених…
– У тебя всегда был дурной вкус, – сухо оборвала ее свекровь. – Иначе ты вряд ли вышла бы за его папашу.
– Зато у Генри, упокой Создатель его душу, вкус был хороший, – развязно заметил нетрезвеющий дэй Герберт, с ухмылкой рассматривая вдову покойного кузена через бокал с розовым вином.
Как я отметила в письме Милисенте, отношения в этой семье нельзя было назвать теплыми и родственными. Но меня поразило, что дэйна Агата, невысокая хрупкая старушка самого благостного вида, в день прибытия встречавшая меня ласковой улыбкой, так пренебрежительно отзывается о собственном внуке, а что еще хуже – о покойном сыне.
Виктория на слова баронессы не обиделась, а реплику дэя Герберта вообще пропустила мимо ушей. Она посмотрела на меня, на Стефана, жующего теперь спаржу, и улыбнулась каким-то своим мыслям.
– Вы все-таки подумайте, Милисента, – сказала она мне. – В наше время нелегко найти достойную партию.
Прозвучало это как шутка, но никто не смеялся.
После ужина дэйна Агата попросила меня проводить ее в комнату, чего раньше не было.
– И принесите мне каких-нибудь капель.
– Сердечных? – забеспокоилась я.
– От тяжести в желудке, – усмехнулась старушка. – Это вы, дорогуша, за столом жевали траву, а я люблю, чтобы в тарелке лежал кусок сочного мяса. Но сегодня этот кусок был великоват.
Здоровье у нее было отменное, и я решила, что в данном случае можно ограничиться фенхелевым чаем.
– Вот вы и пригодились как целительница, – хмыкнула баронесса, когда я принесла отвар. – Нет-нет, это не упрек. Напротив – мне неудобно, что я не даю вам возможности себя проявить. Небось ехали сюда и мечтали, как поднимете со смертного одра больную старушенцию, а та в награду… А чего вы, собственно, хотите?
– У меня не было подобных мыслей, дэйна Агата.
– Да? – прищурилась она. – А знаете, я вам верю. Вы ведь не из бедной семьи, Милисента. И вам, верно, не было нужды соглашаться работать на меня?
Я кивнула, пытаясь понять, к чему она ведет.
– Тогда зачем вам это?
– Я… я хотела бы самостоятельно обеспечивать свою жизнь и не зависеть от родных, – не найдя, что ответить, я сказала правду.
– Ни от кого не зависеть, – задумчиво повторила баронесса. – Когда-то мне тоже хотелось быть свободной в выборе. Но в нашем мире для этого нужно родиться либо мужчиной, либо магом. Мне не повезло так, как вам. Но независимости я все-таки добилась. Всего-то надо было пережить мужа, бывшего пьяницей, как Герберт, и бабником, как Рудольф, похоронить сына, который при подобном отце вырос слюнтяем и сам воспитал такого же слюнтяя, и стать полноправной хозяйкой всего того, что долгие годы и так держалось на мне. Думаете, мой муж интересовался делами в поместье? Или мой сын следил за банковскими счетами? А все эти стервятники, каждое лето слетающиеся на виллу, знают, откуда берутся деньги, которые я ежемесячно им перечисляю?
