Клавэйн задумался над тем, не умер ли Сеттерхольм как-то иначе, чем представлялось до сих пор.
Он долго размышлял, пытаясь справиться с этой задачей, а затем медленно покачал головой. Слишком много вариантов пришлось бы рассмотреть. Может быть, Сеттерхольм покинул базу в поврежденном скафандре, а потом, испуганный и растерянный, долго возился с креплением, постепенно расходуя кислород, и наконец свалился в расщелину. Или, возможно, шлюз оказался не настолько надежным, как предполагалось, и спешивший выйти наружу Сеттерхольм мог отключить систему безопасности.
Нет, человек умер, и нет никакой нужды предполагать, что это был не несчастный случай, а нечто иное. Клавэйн развернулся и направился обратно к базе.
– Он очнулся, – сообщила Галиана примерно через сутки после того, как последняя волна машин влилась в мозг Иверсона. – Думаю, будет лучше, если ты, Невил, первым поговоришь с ним. Не возражаешь? Лучше, чем кто-нибудь из нас. – Она осеклась. – Я хотела сказать, чем те из нас, кто уже давно стал сочленителем.
Клавэйн пожал плечами:
– С другой стороны, симпатичное личико ему было бы приятней увидеть, чем лицо старого пня. Но я понял твою мысль. Туда безопасно входить?
– Абсолютно. Если бы Иверсон носил в себе какую-то инфекцию, машины обязательно дали бы знать.
– Надеюсь, что ты права.
– Посмотри в глаза фактам. Он действовал разумно до самого конца. Сделал все возможное, чтобы у нас был шанс оживить его. Это не самоубийство, а холодный расчет, попытка найти выход из положения.
– Холодный расчет, – словно эхо, повторил Клавэйн. – Да, пожалуй, так оно и есть. Холодный.
Галиана молча указала на дверь в комнату Иверсона.
Но едва Клавэйн переступил порог, его поразила внезапная мысль. Он снова увидел тело Сеттерхольма на дне расщелины и пальцы, указывающие на буквы: «ИВГ».
«Искусственно возбужденный гаметогенез».
А если предположить, что Сеттерхольм пытался написать «ИВЕРСОН», но умер, не закончив слово? Если Сеттерхольма убили – столкнули в пропасть, – то, возможно, он пытался сообщить имя убийцы. Клавэйн представил, как бедняга страдал от боли в переломанных ногах, ясно понимая, что ему суждено погибнуть в холоде и одиночестве, и заставляя себя писать…
Но зачем климатологу понадобилось убивать Сеттерхольма? Увлечение червями было труднообъяснимым, но совершенно безвредным. Собранные Клавэйном сведения характеризовали Сеттерхольма как убежденного отшельника, из тех людей, кто может вызывать у коллег жалость или равнодушие, но никак не ненависть. К тому же все и так умирали – на этом фоне убийство выглядело нелепым.
Может быть, Клавэйн просто придает слишком много значения этим черточкам, нацарапанным на льду умирающим человеком?
Выбросив подозрения из головы, до поры до времени, Клавэйн зашел в комнату Иверсона. Она была обустроена в спартанском, но умиротворяющем стиле, с маленьким голографическим окном на одной из белых стен. Об этом позаботился сам Клавэйн. Если бы он доверил это дело сочленителям, заполнившим главную базу американо своими герметичными помещениями, комната Иверсона была бы похожа на мрачный серый куб. Для сочленителей большее и не нужно – они передвигались в слоях информационного поля, окутывавших реальность подобно кокону. Но хотя голова Иверсона была теперь напичкана их машинами, те лишь поддерживали нормальный ход его мыслей, усиливая слабые синапсические сигналы и компенсируя плохую устойчивость нейромедиаторов.
