* * *
– Я повторю свой вопрос, – откашлялся толстяк. – Больше никому внешность не изменяли?
– О чем ты?
Аргон с Олавией казались совершенно спокойными, однако пальцы королевы чуть дрогнули и легли на руку Аргона.
– Прекрасно вы понимаете, что я имею в виду, – потрясенный догадкой, толстяк больше не сомневался в своем, на первый взгляд, безумном предположении.
– Я не понимаю тебя, Сократ, – ровным голосом произнес Аргон, глядя ему прямо в глаза.
– Поразительно! – покачал головой толстяк, не обращая внимания на взгляд Аргона. – Как же я раньше не додумался? Ведь это же очевидно! Аргон, ты должен рассказать, должен. Олавия, да что с вами такое? Все равно откроется рано или поздно, и кто знает, при каких обстоятельствах правда выползет на свет!
– Может, ты и прав, – опустились плечи Аргона. – Ты все же очень проницателен, Сократ, до удивления.
– Да тут только слепой не заметит!
– Думаешь? – Аргон печально взглянул на взъерошенного толстяка.
– Невозможно перепутать!
– О чем это вы говорите? – не удержавшись, вмешался Леброн.
– Видишь ли, сынок, – Аргон смотрел на утонувший в ночи цветущий сад, окружающий дворец, – есть у нашей семьи одна тайна, эта тайна – ты.
– Я? – удивился юноша. – Как это?
– Это тайна твоего рождения.
– А в чем дело? Что в моем рождении было таинственным?
– Дело в том… – Аргон посмотрел на Олавию, она сидела, опустив голову, – в том… дело в том, что ты нам неродной сын.
– Неродной? Как это неродной? Отец, ты что такое говоришь? Мама, почему ты молчишь?
– Наверное, мы должны были рассказать тебе раньше, – глаза Олавии засверкали слезами, как озерные звезды. – Сможешь ли ты нас простить за наше молчание? У тебя другой отец и другая мать.
– Вот так новости. – Юноша помолчал, переводя взгляд с отца на мать. – А чей же я в таком случае? Чей?
– Ты сын Патриция.
* * *
После затяжных дождей Марс становился прекрасен своей особой неповторимой красотой. Легкие облачные перья прошивали тонкие солнечные стрелы, но они не сжигали, не терзали, а согревали его мир. В мгновения землю покрывали густые ковры сочной темно-зеленой травы с яркими цветочными подпалинами. Даже вечно штормящие волны Торгового Моря успокаивались, превращаясь в сверкающее багровое зеркало.
Иногда на Марсе появлялись птицы. Неизвестно, откуда они брались и куда затем исчезали. Белые, черные, желтые, большие, маленькие – разные. Одно их объединяло: они никогда не пели.
* * *
Не проронив слова, Леброн смотрел куда-то в пространство поверх головы Аргона.
– Леброн! Прошу тебя, не молчи! – взмолилась Олавия. – Скажи хотя бы слово!
– Вот, значит, как, – медленно произнес он. – Что ж, наконец-то все прояснилось, теперь мне все стало ясно… яснее ясного.
– Милый мой, что это означает? Неужели ты чувствовал себя чужим? Разве мы любили тебя меньше Ластении? Хоть единым словом, жестом, поступком провели меж вами грань?
– Мама, что ты, я совсем не об этом, – Леброн запустил пятерню в жесткие черные кудри. – Даже не знаю, как объяснить… Порой я очень явственно ощущал нашу разницу, чувствовал, что вы другие, будто вы живете на солнечной стороне, а я на сумеречной. Но я не знал, как это истолковать.
– Понимаю тебя, сын, – Аргону все труднее и труднее становилось дышать, чего ранее с ним не случалось. – Но почему ты никогда не рассказывал о том, что тебя беспокоит?
Отрешенный взгляд Леброна, устремленный в дремлющий сад, растворялся в безмятежной ночи Сатурна. Как же хорошо был знаком Сократу такой вот отсутствующий взор…
