Алое небо над Гавайями - страница 16

Доктор Вуделл встал рядом со столом и потеребил свой стетоскоп.

– Уверены? Решайте сами, но, по опыту, это помогает примириться со смертью. Я вас оставлю.

Лана никогда не видела мертвого человека и страшно боялась.

– Я должна его увидеть, – сказала она.

Когда доктор откинул простыню, она увидела побледневшего и похудевшего отца. На нем была оранжевая гавайская рубашка; он лежал сложив руки на груди, словно просто решил поспать. Не будет ли странно, если она приляжет рядом, опустит голову ему на грудь и скажет, что любит его, несмотря ни на что? Она так старательно твердила про себя, что он мертв, что забыла дышать.

– Я выйду на минуту, – сказал доктор Вуделл и оставил ее наедине с телом.

С телом.

Лана придвинулась и наклонилась, положила руку отцу на сердце. Все еще надеялась услышать сердцебиение.

– Папа, – прошептала она.

Он не ответил.

Ее сердце грозило расколоться пополам от гнева и навалившейся печали. Ее пробрала дрожь. «Папа», – повторяла она. Она хотела сказать ему так много, но вместо слов ее сотрясли глубокие рыдания. Она прижалась ухом к его груди, слушая тишину остановившегося сердца. Этой жизни пришел конец. Ее отец отправился на небеса или в один из тех странных иных миров, о которых он любил рассуждать. Его рубашка промокла от ее слез. Она не замечала, сколько времени прошло. Шея затекла, но ей было все равно.

Наконец вернулся доктор Вуделл и положил руку ей на спину.

– Ваш отец всегда будет рядом, дорогая. Пора, – сказал он.

Снаружи воздух по-прежнему полнился тревогой, что было странно, ведь трагедия уже произошла.

6 декабря 1941 года

Хило

Жизнь в Хило вращалась вокруг сахара и рыбалки, и Лана удивилась, увидев на тротуарах так много людей – гавайцев, японцев, филиппинцев, португальцев, китайцев, гаоле [23] и всевозможные смеси этих кровей. Возможно, их было так много, потому что был вечер пятницы, время пау хана [24], и всем хотелось выпить холодного пива перед выходными. А может, с ее последнего приезда население в городе просто увеличилось. Она поймала себя на мысли, что выискивает в толпе Моти и других отцовских приятелей. На тротуар падали длинные голубые тени двухэтажных домов. С этой стороны острова солнце садилось рано, скрываясь за горой Мауна-Кеа.

Манговое дерево у дома отца на проспекте Килауэа стало вдвое выше, но сам дом ничуть не изменился. Красная крыша и красная деревянная обшивка, отделка белыми декоративными планками. Все было усыпано опавшими листьями кордилины. Трава кое-где вымахала по пояс и сравнялась высотой с пастбищем Рамиресов, где те выгуливали своих лошадей. По другую руку, у бывшего дома мистера Янга, Лана увидела двух белокурых девочек, катавшихся во дворе на велосипедах по круговой дорожке, недавно вымощенной новой плиткой. Мокрая трава и соленый дождь их ничуть не смущали.

Кем бы ни были новые жильцы, они привели дом и сад в идеальный порядок. Мистер Янг ничего не выбрасывал: старые машины, кабельные катушки, мебель, доски, сломанный забор, допотопный ледник – все это хранилось у него во дворе. Отец отыскал на этой свалке немало сокровищ, да и ей кое-что перепало.

Лана помахала девочкам, а те остановились и уставились на нее. Та, что постарше, помахала в ответ и робко улыбнулась, но младшая потупилась. Лана была не в настроении заводить новые знакомства и торопливо поднялась на веранду. Дверь дома, как обычно, была не заперта, и стоило Лане шагнуть за порог, как ее пробрала дрожь. Она с трудом поборола желание развернуться и выбежать из дома.