Но Софи, как никто в этом вечно воюющем, залитом кровью мире, отдавала себе отчет в том, с каким воистину гениальным человеком свела ее судьба. И чем бы она сама ни занималась на выжженных и предельно очерствевших полях войны, высшее призвание ее на земле этой грешной – спасти блистательнейшего из мастеров; поддержать, возвысить, разбередить его все еще дремлющий талант, восславить и увековечить его скульптуры, иконы и полотна.
Ему нужна была женщина, поэтому Софи, отбрасывая какое бы то ни было сентиментальное копание в своих чувствах, становилась его женщиной, его наложницей, воплощением его самых развратных фантазий. Ему нужна была заступница, и Софи использовала все свое желание, все свои возможности, чтобы спасти его, вырвать из подземелий «Регенвурмлагеря», перехватить на пороге газовой камеры или «Лаборатории призраков», плодящей зомби-рабов и зомби-воинов. Ему нужен был меценат и толкователь его творений, поэтому Софи добилась, чтобы отставной генерал фон Штубер приютил Ореста Гордаша со всеми его статуями и набросками, выделил под мастерскую один из флигелей замка, наделил едой, защитой и крышей над головой…
– Эти ваши полотна, Огест!. Они стоят кисти выдающихся мастеров Средневековья… Поскорее бы закончилась война, и самые лучшие музеи мира, самые известные картинные галереи, аукционы и выставочные залы почтут за честь…
С трудом ублажив свою неукротимую страсть и какую-то необъяснимую, инстинктивную ярость, Орест, так и не проронив ни слова, оставлял растерзанную женщину посреди стола и, как ни в чем не бывало, возвращался к мольберту.
Любую другую женщину это холодное безразличие повергло бы в уныние, но только не Софи. Да и появилась она в мастерской мэтра не в поисках нежных слов и мужских ласк. Для утонченных плотских утех существуют столь же чувственно-утонченные, истосковавшиеся по женским ласкам мужчины. Она же пришла сюда ради нового полотна, которое еще только зарождается. Солдат возвращается домой по дороге, выходящей на склон горы, уводящей куда-то в поднебесье, при этом в каждой придорожной иве видится ему образ бегущей навстречу матери, жены, дочери или сестренки… – и так до подпирающих небо черных дымарей пожарищ, оставшихся на месте сожженного карателями села.
Софи обратила внимание, что теперь уже в полотнах Ореста почти отсутствовали национальные определения. Солдат – это просто… солдат, человек войны; Мать – просто мать каждого из тех солдат, которых обстоятельства разбросали по полям войны… Общечеловеческое видение, вселенское понимание людского горя как высшей морально-этической, христианской субстанции – вот то, что определяло тематическую канву большинства произведений этого периода творчества талантливейшего мастера …
При взгляде на любое полотно Ореста она тотчас же принималась мысленно толковать его сюжет, его зрительный ряд, его смысловые подтексты, причем делала это с таким вдохновением, словно стояла посреди Лувра, перед ведущими искусствоведами мира. «Перед вами, господа, еще одно полотно мастера Ореста, созданное в подземельях „Регенвурмлагеря“ кистью человека, прошедшего через все круги войны и рождавшего свои сюжеты между пылающей печью крематория и вакантным гробом зомби-морга сатанинской „Лаборатории призраков“»…
– Обер-лейтенант Софи, – не отрывая взгляда от одного из уже завершенных полотен, она по голосу узнала медлительного, престарелого капитана Ферна, ординарца генерала фон Штубера. – Вас просят к телефону. Полковник Ведлинг. Как всегда взволнован.
